Хотя, может, и не всем удается в следующий раз выйти в космос – возраст, здоровье…
Мимо Варвары на полной скорости пронесся механический осьминог с жердиной в щупальцах – вероятно, забор чинить. Забор у космодрома! Помереть можно было бы со смеху, если б космодром был земной. А здесь привыкать нужно ко всему, в том числе и к этому. Потому как – дальняя планета.
Четверка, басовито и нечленораздельно выражавшая непреходящую радость встречи, возникла из темноты буквально в двух шагах от девушки, и тут только шофер, отделившись от общей массы, гулко хлопнул себя по лбу и горестно возопил:
– Летяги! Деда-то забыли!
"Летяги" недоуменно переглянулись.
– Какого еще деда? – недоуменно осведомился кто-то из экипажа, кажется, механик-штурман.
– Да деда же, этого самого… чучельника!
– Дедов не возим.
Варвара с удовлетворением почувствовала, что наконец-то и этот шофер-весельчак прилюдно сел в галошу.
– Как же так? Меня Солигетти стопроцентно заверил, что он этого деда – впрочем, скорее, дед его – в сорок восьмом году на Белой Пустоши из анабиоза вытаскивал! И фамилия-то еще запоминающаяся, такая рыбная… А, Навага!
– Норега, – сказал пилот-механик. – Так это она.
Наступившая пауза страдала излишком мелодраматизма. '
– Та-ак, – констатировал шофер с теми неподражаемыми модуляциями в голосе, с которыми невоспитанный директор инопланетной базы комментирует прибытие манекенщицы Дома Галактических Мод, присланной (даже без злого умысла) вместо заказанного противометеоритного кибер-снайпера. – И в котором же контейнере ваш багаж, картины-корзины-картонки?
Варвара позволила себе еще одну томительную паузу.
– Мои контейнеры ВСЕ. Кроме разве что пятого и шестого.
– Ну, спасибо, летяги, – сокрушенно проговорил шофер, кланяясь в пояс. – Привезли мне подарочек. Просил специалистов, прислали барышню. С приданым. Пошли спать по этому поводу, завтра повезу вас ни свет ни заря.
Четверка снова обнялась и двинулась куда-то в темноту, дружно брякая содержимым карманов. Варвара пожала плечами и направилась следом, сосредоточенно глядя под ноги, чтоб не споткнуться. По мере того как они отходили к краю площадки, дальние прожектора медленно отключались. Впрочем, толку от них было немного. Гостиничного типа домик вырос навстречу, слева и справа в его стены упирались толстые жерди деревенского забора. Все правильно, бетон ведь, наверное, возят с Земли.
Мужчины посторонились, пропуская девушку, массивная цельнометаллическая дверь откатилась с визгом, свидетельствующим о нерадивости хозяев. За дверью следовал неожиданно уютный холл, выстланный синтетическим ковром. Ковер тоже не холили, от входа, расходясь латинской "пятеркой", вели две грязноватые тропочки: к левой внутренней двери – едва заметная, деликатная, к правой – протоптанная широко и добротно.
Владелец кожаных штанов, все еще хмурый и разочарованный, сделал широкий жест, приглашая Варвару проследовать в левые апартаменты. Вероятно, там было все, что нужно для отдыха, потому что он только неприветливо буркнул:
– Разбужу.
– Спокойной ночи, – корректно ответила она и притворила дверь. В маленькой комнатке действительно было все, что нужно: узкая, как и на звездолете, кровать, откидной столик и холодильник, рассчитанный отнюдь не на аскета, – сквозь его прозрачные стенки проглядывали аппетитные колбасы явно неземного происхождения, химический стакан с молоком и целая тарелка чего-то пузырчатого, отливающего свекольным цветом. Далее в задней зеркальной стенке отражалось смуглое насупленное личико со скифскими скулами и решительно очерченным ртом. Над верхней губой едва обозначался нежный темный пушок, как это бывает у очень смуглых девушек, придавая им редкостное своеобразие; но Варвара, как это случается в пору излишней к себе придирчивости, возвела едва уловимую поросль в ранг усов, свалила на них все свои реальные и мнимые несчастья и раз и навсегда возомнила себя окончательным уродом.
Это усугубило ее природную замкнутость и отвратило от девического пристрастия к верчению перед зеркалами.
Вот почему она несколько помедлила перед холодильником, выбирая между сомнительным удовольствием еще ближе очутиться к собственному ненавистному отражению и несомненной радостью вкусить не запретных, но абсолютно неизвестных плодов.