Мочениго презрительно скривил губы.
— Это лишь грубая и бесчестная уловка, — заявил он. — Следствие советов такого подлеца, как Кауниц.
— Возможно, — отозвался Гардзони. — Но на войне нет места хорошим манерам и сентиментальности. Заявление Марии Терезии о причинах ввода войск в Богемию можно трактовать двояко? Вероятно! Но резня и разграбление, которые Фридрих устроил в Силезии, — настоящее варварство, так что, я думаю, Австрия ответит на это достойным образом, вот увидите.
— Понимаю вашу точку зрения, Гардзони, и мне также ясна причина ваших заявлений, — ответил Мочениго многозначительным тоном, по которому можно было понять намного больше, чем было сказано.
Тут Гардзони уже не мог больше сохранять спокойствие и раздраженно спросил:
— В самом деле? И в чем же она состоит?
— Простите? — не понял Мочениго, удивленный бурной реакцией собеседника.
— Причина. На что вы намекаете?
— А, понимаю. Значит, вы хотите, чтобы я выразился прямо?
— Конечно! Я предпочел бы, чтоб вы высказали свои соображения мне в лицо, а не отпускали странные намеки, потому что боитесь говорить открыто.
— Ну что же, хорошо, раз вы настаиваете. Причина в том, что, благодаря вашей огромной шпионской сети, вы вступили в сговор с Австрией. И именно поэтому водите разные сомнительные знакомства, демонстрирующие вашу неосмотрительность, если не преступные намерения.
— Что?! — Гардзони не верил своим ушам.
— Вы меня отлично слышали, — твердо ответил Мочениго.
Трон и Фоскарини, казалось, утратили дар речи.
— Позвольте в этом случае сказать вам кое-что, — с нескрываемой враждебностью заявил государственный инквизитор. — Это вы лишь пожимали плечами во время обсуждения вопросов государственной важности, когда я призывал обратить внимание на неуклонное падение общественной морали и нравственности. Когда я воззвал к Совету в связи с потенциально опасным поведением известного нам всем вольнодумца, вы лишь усмехнулись, а позже мы узнали, что он занимается черной магией! Но даже тогда, перед лицом неопровержимых доказательств, вы еще пытались стоять на своем. А теперь вы смеете бросаться столь серьезными обвинениями, не имея ни малейших доказательств, — прямо скажем, это выглядит странно. Господа Трон и Фоскарини свидетели: вы оскорбили меня!
— В самом деле, ваши утверждения несколько опрометчивы, — сказал Трон, обращаясь к Мочениго. — Особенно если учесть, что в их основе лежит не тщательное расследование, а ваша старинная дружба с человеком, которого все мы терпеть не можем, — с Джакомо Казановой. Нам известны ваши убеждения и желание развивать реформистское течение, потому вы и защищаете революционных мыслителей и возможных союзников нового курса, но в нашем лице вы не получите поддержки, Мочениго. Смиритесь с этим, — Трон усмехнулся, явно давая понять, на чьей он стороне.
— Я могу только согласиться с уважаемыми коллегами, — добавил Фоскарини, предпочитавший соблюдать благоразумную осторожность даже в тех ситуациях, когда он находился в более выгодном положении.
— Пусть будет так! — провозгласил Мочениго. — Я ничего против не имею. Но не думайте, что вы непобедимы!
Затем он резко развернулся, быстро спустился по ступенькам Лестницы гигантов и поспешно удалился.
Глава 44
Пьомби
Прошедшие месяцы обнажили все страхи и дали волю призракам, преследовавшим Джакомо. Невозможность узнать, какая участь постигла Франческу, сводила его с ума. Где она теперь? Что с ней стало? Она все еще любит его? Узнала ли Франческа о смерти Дзагури? По ночам ему снилось, как они с ней занимаются любовью, но потом каждый раз чудесные видения теряли яркость, растворяясь во мгле кошмара: милое лицо Франчески искажалось в чудовищной гримасе, а изящные изгибы ее белоснежного тела деформировались, обращались в песок, стекающий меж пальцев, и Джакомо оставался совершенно один, если не считать издевательского свиста ветра.
В небе летали чайки: Казанова слышал, как проносятся целые стаи, пронзительно крича и будто желая в очередной раз напомнить узнику о том, что он заперт в тюрьме. День за днем, месяц за месяцем Джакомо не давал себе сойти с ума, подпитывая жажду мести в отношении тех, кто превратил его в козла отпущения, в пешку в какой-то большой игре, о размахе которой он мог лишь догадываться.