XII
Увидев в Риме жизнь мою,
Моих забот дурную прозу,
Спросил ты, став на миг серьезен,
Как это я еще пою.
Я не пою — я слезы лью
Или, верней, пою сквозь слезы.
Я навеваю рифмой грезы
И забываю боль свою.
Поет так каторжник на веслах,
За плугом — пахарь низкорослый
И за станком — мастеровой.
В походе так поет наемник,
Моряк бездомный и паломник,
Что вспомнил вдруг очаг родной.
XIII
Теперь я все ему забыл,
Хоть мне он юность искалечил —
Ненужный подвиг красноречья,
Недужный стихотворный пыл.
Я потому его простил,
Что словно дух противоречья,
Теперь он душу мою лечит
И мне спокойствие внушил.
Стихи, мой крест в былую пору,
Мне стали с возрастом опорой
И я причислил их к друзьям.
Что буйством было, благом стало,
Что юность жгло, согреет старость —
Перестоялся яд в бальзам.
XV
Узнать хотел, как я живу?
С утра уж думаю в постели,
Что кредиторы подоспели,
На помощь хитрости зову:
Иду, бегу, подметки рву,
Ищу банкира, на неделю
Беру в займы — все время в деле
И все бездельником слыву.
Несут счета, записки, вести,
Что надо быть в таком-то месте,
И рвут на части за грехи:
Кто плачет, кто читает гимны.
Скажи, пожалуйста, хоть ты мне:
Когда же я пишу стихи?
XVIII
Мой друг, поверишь мне с трудом:
Один, без спутницы, старея,
Терплю хозяйские затеи —
Его слуга и мажордом.
Ты скажешь мне: «Откуда гром?
Чтоб дю Белле носил ливрею?
Приму за правду я скорее,
Что подружился волк с тельцом».
Причина, как всегда, едина:
Меня стихи влекут в пучину —
Они мой крест и кабала.
А ты воскликнешь: «Обойдется!
Дай отдохнуть и иноходцу.
Нужны Пегасу удила!»
XXIV
Как прав ты был тогда, Баиф,
Когда взамен Фортуны хмурой
Ты предпочел служить Амуру,
Оковы тяжкие разбив.
Теперь ты сам себе калиф.
Живешь беспечно, строишь куры,
Твоя забота — шуры-муры,
В любви — прилив, потом отлив.
Живешь, поди, не хуже принца.
А я в глупейшей из провинций
Влачу пустейшее житье.
Труды, забота, скука, пени —
Вот то, чего за все терпенье
Я удостоен от нее.
XXVI
Неладен будь тот час и день,
Что мне в подушку нашептали
Оставить за чужою далью
Моих холмов родную сень.
И странно — все, кому не лень,
Меня о том предупреждали
И звезды свыше подтверждали:
Там Марс входил в Сатурна тень.
Но все иначе обернулось.
Нога, я помню, подвернулась,
Едва ступил я на порог.
В другой бы раз, из суеверья,
Я б повернулся, хлопнул дверью —
Но, видно, мною правил рок...
XXVII
Не жадность, не иной порок,
Не зов любви, не дух мятежный
Меня согнал с постели нежной
И вывел за родной порог.
Другой, неотвратимый рок
Меня повлек за гребень снежный,
Чтоб здесь, в Италии небрежной,
Я отбывал свой третий срок.
Меня позвал дворец воздушный,
Святое рабство простодушных —
Обета данного печать.
Меня погнало чувство долга,
Которое я буду долго
Недобрым словом поминать.
XXVIII
Когда пришел последний миг
Прощания под отчим кровом,
Ты мне сказал: «Вернись здоровым,
Каким я здесь к тебе привык».
Лаэ, здоров я, но мой лик
Морщины бороздят сурово
И яд раскаянья глухого
Давно уж в сердце мне проник.
Душой болею, а не телом,
Ее забота одолела
И мысль о глупости моей:
Гонясь за призраком пернатым,
Оставил я свои пенаты,
Достаток, гордость и друзей.
XXIX
Противен юный домосед,
Кого пугает выход каждый,
Кто покидает дом однажды,
Когда пути другого нет.
Но хуже муж преклонных лет,
Что, обуян дорожной жаждой,
Бежит от собственных сограждан,
Пересекая целый свет.
Один, по воле иль незнанью,
Себя приговорил к изгнанью,
Другой упек себя в тюрьму.
Сравню я одного с улиткой,
Другого — с саранчою прыткой.
Обоим счастье — по уму.
XXX
Кто мог полжизни провести
Под небом чуждым без потери
И кочевать от двери к двери,
Нигде не будучи в чести,