- Помню. То привиделась мне моя зазнобушка, Любава моя, которую я оставил, прощался с ней вот у таких березок, когда уходил с вэрингами на торг в Константинополь. А когда через двадцать лет вернулся, она уже померла. Помню, сынок, хорошо помню. Вот и послал мне Сварог мою Любушку. Вот снова мы с ней встретились.
- А что, дядька, ты и Сварога видел? - наивно спросил Святослав.
- А как же его не увидеть, - ответил учитель. - Он везде. Он все, что окружает нас.
- Как же так, - удивился мальчик, - я смотрю, смотрю крутом, много вижу, а Сварога ни разу не видел?
- Вырастешь - поймешь. Его не глазами видят. Его сердцем и душой видят и чувствуют.
Вот что нечаянно вспомнил Святослав спустя тридцать с лишним лет. Вот о чем он думал, спускаясь к Почайне.
Лагерь был сделан небрежно, будто загон для животных, окруженный столбами с протянутыми красными флажками, а внутри единственная палатка, в которой жил сотник и его подчиненные, руководившие обучением новобранцев. Юноши собирались с утра на своих лошадях и каждый день обучались ратному делу: соблюдение строя, стрельба с бегущей лошади из лука, владение мечом, фехтование на саблях и другие воинские премудрости. Как и все войско Святослава, младшая дружина была смешанная, состояла из опытных воев, испытанных в боях с хазарами и болгарами, и молодых, еще только набранных. Новобранцев пока обучали всех вместе, но потом распределяли по полкам, и они как бы растворялись в общем войске. Но в войске Святослава находились и женщины. И это была вовсе не его придумка, уж так повелось со времен амазонок, Аскольда и Дира, Олега и Игоря. В русском войске всегда присутствовали воины-женщины, порой превосходившие мужчин ловкостью и смышленостью. Римляне и греки всегда поражались их присутствию на войне. Воевода Борич и сотник Егри подъехали к Святославу и доложили, что обучение идет успешно, но медленно. Особо плохо стреляют, из двадцати только два-три попадания, бабы, те лучше - четыре-пять.
- А зачем они тут? - спросил князь.
- Так десятница Янка просила, чтобы поразмять своих. А они здесь поссорились, - рассказал Егри, - схватились! Эта гречанка с Янкой чего-то не поделили, чуть друг дружку не порубали. Еле развели.
- Какая гречанка? - удивился князь.
- А та, что Волк привел. Сказал, по твоему велению.
- Так она что, весь поход была с нами? А ну призови ее!
На серой кобыле в яблоках лихо подскакал воин, спрыгнул с лошади и низко поклонился князю.
- Сними шлем, - приказал Святослав, и увидел, как на плечи рухнул каскад рыжеватых волос. Лицо было то же, мраморно-белое. Афродита!
- Я же тебе наказывал остаться в доме, - грозно сказал Святослав.
- А без тебя, князь, что в доме, что в монастыре. Этот бунтующий пивен достал бы меня всюду.
- Ты читаешь по-гречески и по-славянски? - спросил князь.
- Да, князь. Но по-славянски хуже.
- Хорошо. Садись, поедем.
Князь поворотил коня и поскакал в Гору, где его ждали дела по хозяйству. Матушка уже не выходила из почивальни. У терема он призвал к себе отца Григория. Тот явился, поклонился и вопросительно глянул на князя.
- Как матушка? - спросил князь.
- Плохо, государь. Тает на глазах. Уж и вставать не может.
- Я в вечору загляну. А вот эту девку оставляю тебе. Она христианка... Монашенкой была. Умеет читать по-гречески и по-славянски. Матушка любит, когда ей читают молитвослов. Переодень ее, служить будет.
Все дни беспокойства о болезни княгини Ольги и молитвы о ее здоровье отец Григорий ночевал в светлице рядом с опочивальней княгини. Она с каждым днем угасала, слабела, и отец Григорий видел, ожидая скорую ее кончину. На четвертый день после собора бояр и речи княгини, в ночь на девятое июля 969 года, отец Григорий очнулся, будто от толчка, и узрел необычное явление. Холодный Фаворский свет озарил не только светлицу и опочивальню Ольги, но всю половину терема, где она проживала. Отец Григорий приподнялся, тихо приоткрыл дверь и вздрогнул от видимого чуда: у кровати Ольги стояла женщина, окутанная в сиреневую хламиду и с золотым венцом вокруг головы. Она говорила: