Тремя потоками русы уже заходили в тыл противника, оставалось всего два метра до лагеря, куда в панике неслись обезумевшие греки. Но вдруг откуда ни возьмись на русское войско обрушилась песчаная буря. Лев Диакон пишет: «И в самое это время поднялась буря, с дождем и песком, навстречу русскому войску. Буря, ослепляя русов, хлестала, вырывала щиты, валила воинов».
Святослав, наблюдавший за битвой, в душе торжествовал, глядя, как бегут греки и как неумолимо катятся русы к победе. Но удар вихря с песочной крошкой захлестнул лицо, все померкло, затуманило глаза князя. Он глянул на небо, оно стало черным, как под пятой Перуна.
- Что ты делаешь, Перун! - вскричал Святослав. - Остановись! Молю!
Но еще пуще, еще яростней взыгралась буря, осыпая людей песком, закручивая все, вырывая щиты, разила острыми каплями дождя. Войско русов, прикрываясь щитами, стало отступать.
- Ты украл у меня победу, Перун! Слышишь, украл! - вскинув руки к небу, кричал Святослав.
«Русы, ослепленные, пораженные прежде всего неистовой враждебностью природы, - пишет Лев Диакон, - будто тысячи демонов враз накинулись, терзая их, стали отступать под натиском конницы и принуждены были сражаться уже на земляных валах у стен города. Некий воин, - продолжает летописец, - на белом коне бился впереди греческого войска, поощряя их к битве. Никто его не видел в стане римском ни прежде, ни после битвы. Император тщетно приказывал отыскать его, но никто не мог найти его. Вследствие этого все вообще полагают, что это был святой Феодор».
Святослав был ранен и еле держался на коне. Манфред отнесли в крепость. Прозвучал звук рожков, и открылись ворота, пропуская оставшихся воинов. Но самое удивительное, что оборона крепости была настолько рассчитана, что ни один грек не мог подойти к воротам. Они отсекались градом камней и тучами стрел, которые были настолько прицелены, выверены, что ложились там, где появлялись греки. Атака со стороны реки Истра тоже захлебнулась. Как только прозвучали литавры и раздался звук труб, с кораблей, подведенных к самому берегу, стали спускаться греческие воины. Но возникшая буря ударила в лицо наступавшим, да еще стрелы, летящие из-за лодий. Вода в реке вскипела, сталкивая суда и, с потерей множества воинов, пораженных стрелами и утонувших, наступление и высадка провалилась. Наутро все валы, все склоны, все подступы к городу были завалены трупами греческих воинов, не говоря о поле битвы. Это была последняя кровавая битва двух полководцев, которые провели следующие сутки, размышляя о случившемся, осмысливая, переваривая тяжелое поражение с двух сторон.
Как только за оставшимся войском русов закрылись ворота, Святослав въехал в крепость почти последним, он стал терять сознание и клониться на гриву коня. Его сразу подхватили и уложили на кровать. Тут же появилась болгарка высоченного роста, похожая на цыганку, но кудесница, каких мало. Она ухаживала за раненой Манфред. Женщина распоряжалась смело: в керамической посуде развела какую-то жидкость, смочила тряпки и обложила ими лицо и левое плечо князя; подняла голову и влила ему в рот еще какую-то жидкость, легко подтянула князя и оставила в полусидячем положении, прогнала всех, кроме пожилого воина, которого предупредила:
- Когда очнется и подаст голос, зови меня. Я у княгини.
Святослав очнулся, когда первые лучи солнца уперлись в витражи окон, а в комнате стало празднично, светло и тихо. Он содрал с лица подсохшие компрессы, повертел головой, боль исчезла, поднял руку и также не почувствовал ломаты в плече. Он был совершенно здоров. Но в душе ощущал еще не осмысленную тревогу, чувство неуверенности, какое-то несоответствие между ярким светом в комнате и тем, что творилось в его душе. Мозг стал медленно крутить картины прошедшей битвы, и с тем, как кадр за кадром прокручивались его видения, становилось все тягостнее и печальнее. Он увидел прорыв своего войска, свое торжество, а потом отступающих воев в вихре песчанной бури и наседающую на них конницу греков, беззащитную гибель его людей. И еще что-то туманное, невыразительное, но присутствующее рядом в виде какого-то пятна на стульчике, пожилого воина, сидевшего не шелохнувшись, с небольшой козлиной бородкой, будто лесовик-боровичок на пеньке.