Зрители впились глазами в аэроплан — это чудо двадцатого века. Плоскости «Фармана» с желтоватым отливом, полупрозрачны. Позади объемистого бензинового бака расположен мотор. Поблескивают на солнце лопасти пропеллера. Сам аппарат покоится на тележке с колесами типа велосипедных. Многие вслух высказывают сомнение, сможет ли эта махина в тридцать пудов весом хотя бы минуту продержаться в воздухе.
Механик Родэ — ростом под стать Ефимову — готовит мотор к запуску, прокручивая пропеллер руками. Пилот включает зажигание. Раздается треск. Это ожил двигатель. Удерживаемый сзади за хвост солдатами, аэроплан слегка подрагивает. Убедившись, что двигатель работает нормально, авиатор поднимает руку, и солдаты отбегают в стороны.
Гул мотора усилился. Аппарат тронулся с места и покатился по дорожке. Вздох изумления проносится по ипподрому: машина отделилась от земли! Выше, выше… Аэроплан летит вдоль трибун. Публику охватывает восторг. Гремит «ура!». Авиатор делает три круга на тридцатиметровой высоте, сбавляет газ и плавно приземляется.
Толпа плотным кольцом обступила аппарат. Один из членов комитета аэроклуба надевает на Ефимова лавровый венок с надписью на голубой ленте: «Первому русскому авиатору». Ипподром бушует. Хроникер на следующий день так описывает этот момент: «Народ, тот самый народ, из которого вышел Ефимов, подымает его на руки и несет».
Несколько минут спустя самолет снова в воздухе. Подымается еще выше, описывая круги за пределами ипподрома. Безбилетные зрители, облепившие стены находящегося рядом кладбища, встречают аэроплан громким «ура!»…
Тронутый восторженным приемом земляков, Ефимов решает совершить еще три полета. Два из них с пассажирами: президентом аэроклуба Анатрой, а затем с банкиром Ксидиасом, финансировавшим это мероприятие.
Каждый раз пилот блестяще демонстрирует все новые грани своего мастерства. Особенно удачны последние полеты, во время которых аэроплан достиг высоты ста метров. «Ефимов доказал, — писал потом репортер, — что он не только блестящий авиатор, но и смельчак… Поднявшись над ипподромом… перелетает здание Кадетского корпуса, над которым проделывает рискованный поворот, направляется к тюрьме… проносится над ее крышей, направляется мимо кладбища за город, через десять минут возвращается… Замечательны крутые повороты в воздухе, доставившие Ефимову известность… Пролетев три круга и начав четвертый… Ефимов сделал поразительный по красоте резкий поворот и приземлился у главных трибун».
Программа полетов завершается. Пилота снова подхватывают на руки. Ипподром содрогается от оваций. Вверх летят шапки. Одесситы воздают почести земляку!
Михаил хочет что-то сказать в ответ на приветствия. Только и смог вымолвить:
— Большое спасибо за теплый прием!
Героя дня и устроителей зрелища атакуют газетчики. Президента аэроклуба Анатру спрашивают, что он чувствовал, поднимаясь с Ефимовым в воздух. Первый в России пассажир аэроплана ответил:
— Я привык к воздушным шарам, но на аэроплане испытал совершенно новое чувство — гордость за человека, одержавшего победу над воздушной стихией. Трудно передать, какой восторг охватил меня, когда мы оторвались от земли и плавно понеслись по воздуху туда, куда хотел авиатор…
Такой же вопрос задают Ксидиасу. Банкир еще явно не оправился от перепуга, но пытается отшутиться:
— Посмотрел я на публику и понял: будет хороший сбор. Только не мог сообразить, кому же он достанется, если со мной и Ефимовым произойдет катастрофа…
Механик Родэ высказывает искреннее удивление:
— Я еще не видел ни единого полета, который бы совершался в таких сложнейших условиях, как это получилось здесь, в Одессе. Когда Ефимов приземлился и к аэроплану хлынула публика, мы уже не смогли уговорить одесситов освободить место старта. Пришлось Ефимову взлетать и садиться на узкую дорожку, делать повороты, едва не задевая зрителей крылом аппарата. Здесь нужно особое мастерство!
Корреспондент «Одесских новостей» на второй день пишет:
«Наши дети и внуки, для которых летание людей по воздуху будет таким же обычным делом, каким для нас является езда в трамвае, не поймут наших вчерашних восторгов. Потому что в вещах, ставших повседневными, чудес никто не замечает… И у переживаний есть своя пора девственности, и у них есть что-то неповторимое, что может быть только раз и никогда больше. На беговом поле вчера произошло нечто такое, о чем присутствующие на нем когда-нибудь будут рассказывать своим внукам. Они расскажут им, что своими собственными глазами видели то, что еще недавно считали сказкой из «1001 ночи», «жюльверниадой», фантазией весьма немногих мечтателей-чудаков…».