А вот и «Вилла Родэ», притаившаяся в саду под кронами осокорей. Здесь когда-то призеры авиационных состязаний отмечали свои победы. И Люба Галанчикова отсюда ушла в авиаторы… В парке поубавилось освещения и извозчиков у подъезда меньше, чем в былые Бремена, а городовых что-то много…
«Вечером того же дня, — пишет Эдгар Меос, — Лаас с Ефимовым, прихватив знакомых — врача Тамма и художника Вихвелина, пошли в ресторан «Вилла Родэ». Там к ним за столик подсел какой-то бородатый тип в шелковой черной рубашке и лайковых сапогах, брюнет с пронизывающим взглядом и гнилыми зубами… Незнакомец был уже изрядно пьян. Протянув руку к Лаасу, он начал «играть» его орденом. Тот вспылил. Но Ефимов предотвратил ссору, шепнув: «Это же Распутин!» В зале пели и плясали цыганки, и при виде их у пьяного «святого черта» плотоядно блестели глаза… Кто знал тогда, что всего через три недели Распутин будет убит…»
Ефимову надоело созерцать сытые физиономии генералов и их дам. Захотелось поскорее уйти отсюда на свежий воздух. Поднялся, бросив насмешливую фразу, которая запомнилась Лаасу: мол, от этих краснолампасников у него рябит в глазах…
…В столичной атмосфере — нервозность, какое-то гнетущее, предгрозовое состояние. Отовсюду слышится ропот. На заводах участились волнения среди рабочих.
С тяжелым чувством возвращался Ефимов на Румынский фронт. Как и во всей солдатской массе, в кругах передовых офицеров, в нем зрело глубокое недовольство: за что, за кого воюем? За глупого царя-батюшку? За сытых толстосумов? За взяточников, которые засели в правительственных учреждениях, в интендантствах и прокучивают народные деньги?..
А солдаты, завшивленные, изможденные, осыпаемые градом снарядов и гранат, гниют в окопной грязи. Их семьи голодают в тылу без кормильцев…
«Встретимся ли еще?»
В декабре 1916 года под натиском противника пал Бухарест. Оставлена Констанца. Румыны взорвали, отступая, Черноводский мост, который столько времени охраняли русские летчики. С румынами отходят и царские войска. Вместе с ними с аэродрома на аэродром все дальше на север и восток переезжает четвертый истребительный. Вступила в свои права румынская слякотная зима. Низкие тяжелые тучи нависли над городами и деревнями, над полями и виноградниками. В промозглом сыром воздухе глухо отдается артиллерийская канонада. Настроение у всех тяжелое. Бессмысленность войны ощущается все явственней. Боевые вылеты почти прекратились. Покинув, наконец, пределы Румынии, отряд на продолжительное время «приземлился» в Бессарабии, уже на своей земле.
В маленьком, утонувшем в черноземной грязи городишке Болграде офицеры разместились на частных квартирах. Шатерников и Ефимов поселились вместе. Знакомы они с 1911 года. Тогда Александр, еще студент Московского технического училища, вместе с товарищами из воздухоплавательного кружка и любимым учителем профессором Жуковским тепло принимал гостей — Ефимова, Васильева и других участников московских авиасостязаний.
«Здесь, в четвертом истребительном, — вспоминает Александр Михайлович Шатерников, — я особенно подружился с Ефимовым. Мы оба «не водили» компании с остальными офицерами из-за их разгульного образа жизни».
Да, Ефимову чужды замашки господ офицеров, их расхлябанность и особенно привычка к возлияниям. Он глубоко убежден, что летчику злоупотребление спиртным, да еще на фронте, противопоказано. «Ведь я каждую минуту должен быть готов к вылету», — говорит Михаил Никифорович. Он и не курит: «Аппарат деревянный, обшивка полотняная, лак, бензин… тут уж лучше совсем не курить».
Жизнь в Болграде проходит невыносимо однообразно. Летчики изнывают от скуки и ничегонеделанья. Офицеры развлекаются анекдотами о похождениях Распутина, кутят. Томится без полетов и Ефимов. «Мы о многом тогда говорили с Михаилом Никифоровичем, — пишет Шатерников, — Он возмущался плохой организацией военных действий, неумелым использованием авиации командованием. Каждый раз разговор переходил на наше пребывание здесь в полном безделье. «Черт знает о чем они там думают, — ругался Ефимов, — сидим здесь, как кроты в норе». Я замечал, что он все больше задумывается и нервничает».
Ефимова угнетают неопределенность положения и невозможность летать. А из Севастополя поступают известия, что русские гидропланы совершают успешные налеты на вражеские корабли и берега. И все это на русских «летающих лодках» Григоровича — М-5, М-9. Попробовать бы… Он добивается перевода в Севастополь, но не на Качу. Как ни близка ему, как ни дорога родная школа, но работать под началом Стаматьева он не согласен.