Фогель послушно выдернула из середины запасной тетради двойной лист и начала писать: «Фогель Екатерина Алексеевна. Люблю танцы на роликах, читать и историю. Пожеланий внеурочной деятельности нет, потому что её справедливо никто не любит, однако, не тащите класс в театры и музеи, и Вас полюбят.Также, не пытайтесь сплотить класс, потому что это бессмысленная трата времени».
Ниже девушка написала свой номер телефона, номера родителей и указала адрес.
Постепенно все ученики сдали ему написанное. Гриша просмотрел беглым взглядом первые несколько листов и отметил для себя, что дети не любят куда-то выезжать, между собой особо не дружат, как, в принципе, и любой класс, и, кажется, растолкать их на какую-то аферу будет трудновато. Но ему это было на руку — трудности никогда не были помехой. Без них скучно. Особенно, если сдуру решил стать учителем. А эти дети (хотя уже и не дети особо — последний год детства в одном месте играет и потом всё, взрослая жизнь навалится неожиданным грузом) сами не знали, чего хотели, поэтому можно было постараться их чем-то заинтересовать.
Оторвавшись от листов, историк пробежался взглядом по старшеклассникам, которые с интересом наблюдали за ним и ждали, когда же смогут задать интересующие их вопросы, ведь он обещал. И не забыл, поэтому, чуть слышно вздохнув, Григорий обошёл свой стол и опёрся на него поясницей, с интересом складывая руки на груди.
— Ну что ж, вы справились с моим заданием — все листы у меня. Поэтому я разрешаю начать задавать мне вопросы. — И прямо черти заплясали в зелёных глазах, когда по классу пошло перешёптывание. — Полный карт-бланш до звонка с урока. После этого я не отвечу ни на один глупый вопрос, не касающийся учёбы или учебного процесса. Погнали.
И тут на него обрушился поток вопросов. Сколько ему лет, холостяк или его сердце занято, есть ли дети, как он пришёл к преподаванию. Ни одного интересного. Все подобные вопросы он уже знал наперёд, а потому скучающе уставился в окно, тяжело вздыхая.
— Ребята, спокойней, меня сейчас насмерть прибьёт таким количеством вопросов. Дайте отвечу, иначе не успеете узнать вообще ничего, — со смешком остановил конвейер из вопросов Гриша, отлипая от стола и начиная расхаживать по кабинету. — Мне двадцать пять, не женат и никогда не был, детей не имею и не хочу. Кстати о них. Девочки, куда вы, собственно, лезете? Ой-ой-ой, я не интересуюсь детьми. Поэтому, как бы вы ни пытались, ответ будет нет, либо его вообще не будет. Сесть в места не столь отдалённые в мои планы на жизнь не входит, да и, тем более, я не животное, чтобы бросаться на женщин, как на кусок мяса. Поэтому не советую делать свою юбку длиной, как резинка от дедовских семейников. Кстати, да. Так как я ваш новый классный, то предупреждаю — прогуливать не позволю, за каждый пропуск без уважительной причины я буду наказывать. Уважительная причина или нет — решать буду я, так что не советую обманывать или юлить. Я не буду церемониться с вами. Вы все взрослые люди, которые уже, я думаю, способны нести ответственность за свои поступки.
— Григорий Александрович, можно задать вопрос? — Смогла, наконец, вставить свои пять копеек Катя, вставая из-за парты. — Вы говорите, что уважительность причины будете решать Вы, собственно, возник вопрос, болезни являются ещё этой причиной? И, если предоставить в целом справку о пропуске дня, это будет закрывать этот самый «прогул»?
Кажется, главные звёзды класса, которые хотели узнать явно не про какие-то там прогулы, возненавидели Катю. Потому что её вопрос имел самые высокие шансы получить ответ. Во-первых, она переспросила, можно ли задать его, во-вторых, озвучен он был в тишине между вопрос-ответ. Собственно, его никто и никак не перебил. Да Кате, в принципе, и неинтересны были его возраст, свободен ли он и сколько у него детей от бывших или настоящих. От того, что, завидев нового молодого учителя, главные стервы уже уплыли в свои влажные фантазии, как захомутать нового учителя или, того хуже, оказаться под ним — как получится — Екатерине, которая родилась и выросла в семье весьма консервативной, пусть и не являясь сама таковой, ей подобного рода мысли и низменные желания были мерзки, неприятны, ужасны, запретны, они были до одури неправильны, хотелось выйти за дверь и от души отбрехаться, но на это она не имела права. Звонок уже давно был. Но, как ей показалось, Лещинский не обращал внимания на эти ужасные заигрывания и странное поведение слабой половины человечества, что не могло не радовать.