— Видимо. Так идем в кафе? — Она почему-то улыбнулась:
— Знаешь, у тебя даже голос другой. Никак не могу привыкнуть.
— Это хорошо или плохо?
— Пока не знаю. Необычно слышать.
Я не понял, что именно она хотела сказать, но порадовался тому, что согласилась отправиться в забегаловку двумя зданиями ниже по улице и посидеть в полутьме со мной — совсем как в те времена, когда мы вели неторопливые беседы, отдыхая от работы за чашкой чая или кофе, за пустопорожними разговорами о кино, выставках, книгах. О чём угодно отвлечённом, только не о нас самих, прочно уединившихся в собственном одиночестве. В кафе всегда немноголюдно, в вечерние часы и подавно, — едва возникала тень напряжения в тишине двух монологов, мы немедля выдумывали новую тему для разговора.
Или Катя действительно все поняла, после грозы девяносто восьмого, и больше уже никогда и ни на что не надеялась, запретив себе даже думать — разве только ночью, в подушку — пропуская мимо разума и чувств случайные прикосновения, грозящие, вот как сегодня, выступить непростительным румянцем на щеках? Превращая каждый новый день в испытание, за давностью истёкших лет превратившееся в привычку? Ведь семь лет прошло, срок, после которого трудно выйти на волю.
А ведь я ничего толком не знаю о ней, моей верной компаньонке. Знаю только, что живет с мамой, в однокомнатной квартирке в Вешняках, любит горький шоколад, так и не научилась готовить и пользоваться дорогим парфюмом, что дарил Пашка или я. Она даже не относила подарки домой, однажды я обнаружил их в верхнем ящике её стола. Вместе с блокнотами, распечатками и фотографией со Средиземного моря — единственный раз, когда Катя была за границей, еще до перехода к нам: на фоне белого пляжа на меня, тревожно щурясь в объектив, смотрела девушка. Что она чувствовала в тот момент? На кого смотрела? Наверное, эти вопросы так и останутся без ответа, — так думал я, возвращая фото на место и закрывая ящик, разглядывая сидевшую напротив меня Катю, склонившуюся над чашкой латте и осторожно водившую по молочной пене ложечкой, создавая таинственные узоры, чей удел — служить быстротечным олицетворением ее мыслей.
Я окликнул, она не ответила, погруженная в созерцание исчёрканной пенки. Я вдруг сообразил, что мы уже довольно долго сидим и слушаем тишину. Вспомнилось, как во время лабораторных работ с подопечными мы могли вот так же часами молчать, передавая друг другу приборы, пододвигая микроскоп или показывая что-то на мониторе, нет, не так же, тогда нас ограждала друг от друга работа. Сейчас её не было, и эта впервые за долгое время возникшая меж нами неизвестность удивительно сближала.
Заметив это, Катя подняла глаза и снова опустила, ничего не сказав: но взяла чашку. Мы оба задвигались, я вспомнил о недавней грозе, она спросила о предстоящей встрече; разговор продолжился, вкатившись в удобную колею. Так легче. Она никак не могла приспособиться ко мне новому, а я старался не нажимать. Лишь выходя, взял под руку — так мы и прошлись до лаборатории. Едва переступив порог, Катерина поспешила отстраниться. Принялась хлопотать, наводить порядок, тщательно избегая смотреть в мою сторону. Я наблюдал за ней, прислонившись к дверному косяку, сторонясь, когда она выносила полные мешки мусора. Потом взялась за оставленную с вечера посуду, её взгляд зацепил вторую чашку. Она снова сделала вид, что ничего не заметила. Конечно, секретарше по статусу не положено интересоваться, кто посещал её начальника. Я безотчётно вздохнул, недавняя эйфория уступила место странному окоченению. Я сам не успевал за собой нынешним, так не похожим на того, что начальствовал в лаборатории еще месяц назад. Да что месяц, еще вчера.
— Ты так и будешь столбом стоять? — возвращаясь из коридора, надо же, я и не заметил, когда она вышла, сказала Катя. — На, держи, на сдачу купила, — и протянула мне новую пачку "Камела". Он был точь-в-точь как тот размокший, точнее те две, уничтоженные вчерашним дождём. Впрочем, как и их владельцы, что теперь уже вряд ли станут такими, какими были ещё вчера. Вероятно, убирая, Катя обнаружила обе пачки и поспешила приобрести замену, видя, что я не в себе. Я благодарно кивнул, снял полиэтилен, достал сигарету и принялся кружить по кабинету в поисках зажигалки.
— Может, хоть ведомость посмотришь? Через весь город тащила, — подставляя чистую пепельницу, сказала Катя и снова вышла, побоявшись нарушить мое уединение, спустилась вниз, кормить наших питомцев. Разглядывая расчётные листы, я некстати вспомнил про оставленный в лаборатории свет. Листков оказалось всего несколько, только на работников лаборатории. А где остальные? Набрал бухгалтера, в ответ на мое недоумение она сообщила новость, повергшую меня в шок. Оказалось, что я уже два года как не являлся равноправным партнёром Павла по бизнесу, а всего лишь владел лабораторией, документ, подтверждающий добровольную передачу акций, подписан моей рукой и находится у неё, у бухгалтера. Я спросил о дате, она назвала.