А что вышло? Чем я лучше Пашки? Такой же подлец, передавший дальше по цепочке поразившее меня несчастье. Борец за правду выискался. Кому она нужна, если все несчастья и горести связаны именно с ней. С той простой истиной, сказанной одним старым еврейским царем[1]: «Многие знания, многие скорби». И мне непременно понадобилось преумножать их? Чего я добивался, разве что сознания величия своего подлого подвига? Не суть ли это гордыня, один из тех грехов, что именуются смертными. Именно потому, что…
Дальше думать про Лену я не мог, попытался замолчать мысль, но она буравила мозг, возвращалась, едва я выгонял из сознания, стоило мне договориться с бомбилой о цене поездки и затихнуть на заднем сиденье, стоило расплатиться и отправиться домой, закрыться одному в кабине лифта.
Когда я добрался до двери, понял: этот вечер нельзя проводить в одиночестве. Два сумасшедших дня лишили меня последних запасов жизненной энергии, от лифта до комнаты я шел, еле переставляя ноги, точно ненароком восставший труп, пытающийся отыскать в пустынном для него мире хоть одну ниточку, связующую с окружающей действительностью.
Нужно позвонить, услышать голос, понять, что буря миновала и попросить прощения. Понятно, что мои пустые извинения никому уже не помогут и никого не вернут. Но голос мне необходимо услышать.
Закусив губу, я елозил по экрану вспотевшим пальцем, прогоняя вверх-вниз список вызовов, который никак не хотел останавливаться на нужном номере. Ткнув в самую сердцевину своей боли, я невольно зажмурился. Пока шли гудки, сердце колотилось в ушах. Оказывается подлые дела вершить куда проще и приятнее, нежели признавать свои ошибки. Да уж, господин учёный, господин несостоявшийся донор, слабоваты вы в коленках. Вот Пашка делал гадости и не парился — вас же не хватает ни на то, ни на другое.
— Антон! Перестань сопеть в трубку, да что там у тебя опять стряслось? — внезапно прервали мои вялые терзания с той стороны.
— Катя?!
— Нет, это не я, а мой бесплотный призрак говорит с тобой утробным голосом, говори уже, что случилось. Тебя выселили из квартиры? — а что ещё она могла предположить в ответ на мой вопль.
— Нет, Катенька, квартира на месте, и я, — дыхание пресеклось, ну не объяснять же ей, что ошибся. — Мне нужно было позвонить, я, даже не знаю, как сказать…
— Сам не свой, — продолжила за меня Катя. — Ты дома?
— Да, — она всегда находила нужные слова.
— Я сейчас приеду. "Мартини" привезу, закуску и торт, готовь стол, будем лечить тебя народными средствами.
— Катя…
— Ну что вы, уважаемый босс, не стоит благодарности, — вновь пришла на выручку она, — уже выезжаю.
Нажав на отбой, я бессильно опустился на холодную табуретку, уставившись на телефон, как на предателя. Ведь собирался… но пока Катя в дороге, я могу поговорить с Еленой. И тут же резко отложил мобильный в сторону. Во второй раз не решусь.
Пошатываясь, добрёл до ванной и умылся холодной водой, мельком взглянул в зеркало, едва не отшатнувшись: измятое временем лицо, больной взгляд умалишённого, лысина, набравшаяся морщин. Спрашивается, что Катерина, вполне симпатичная и неглупая девушка, в этом нашла? Ведь никакая фея меня не расчесывала да и расчесывать, по большому счету…
Наверное, я снова совершу подлость, может быть. Не меньшую, чем ту, что провернул всего пять часов назад. Возможно, она поймет и даже придет на помощь. Да, с радостью придет, ведь она столько ждала и если еще ждет — нет мне прощения, и не осталось сил на следующую ночь, на себя в ней, одиноко сидящего у окна, глядящего в безнадежно закрытое грязно-оранжевыми пятнами глухое, мёртвое небо.