Я кое-как отклеился от подоконника и попытался задержать беглянку у самой двери. Катя остановилась у выхода, одномоментный всплеск призрачной надежды в её глазах потух, когда я попытался объясниться, подлый язык не пожелал ворочаться, мне удалось промямлить бессмысленное: прости. И опять пытаться обнять, распадающимися, захмелевшими руками.
[1] Книга Екклесиаста или Проповедника, по преданию написана царем Соломоном.
9
Катюша исчезла раньше, чем я договорил, оставив меня наедине с запертой дверью, наполнившим квартиру тонким чужим ароматом и пустотой. Той самой, которой я так сильно боялся.
Спас алкоголь: разом проникнув в мозг, закружил в хороводе прихожую, вусмерть затанцевал коридор, заплел ноги неумелого режиссёра чужих судеб. Я пошатнулся, едва попытавшись сделать шаг, судорожно схватился за стену. А из зала уже подбирались мертвенные оранжевые сполохи, ворошившие ночной покой столицы, превращавшие время с вечера до утра в бесплотный вакуум, насыпавший щебень усталости и гнувший спины, утыкающий глаза в пол, ибо куда им глядеть, когда небо опустело.
Я мотнул головой, пытаясь избавиться от загулявших мыслей, и чуть не упал, но твердо решил добраться до спальни. Несчастные три метра злобно растягивались под моими ногами, петляли, выгибались буграми. Я старался пройти, не зацепив медленно заполнявшего прихожую, аргонового сияния. Оно не торопилось, прекрасно зная, что добыча прочно завязла в силках. Бред, останавливал я себя, но коридор вытягивался всё дальше, а оранжевые плети холодом лизали спину, пот заливал глаза. Я плотно стиснул зубы и пошел вперёд. Кажется, кричал в пустоту что-то дерзкое, хрипел что-то злобное, плевал в нее. Она не отвечала, тихо подбираясь всё ближе и ближе.
Не знаю, куда я в итоге добрался, и добрались ли до меня, но утром, тем, что обязано развеивать ночные страхи, обнаружил себя лежащим на диване с яростной болью в висках, отозвавшейся на несмелую попытку подняться. Скинув невесть откуда взявшийся плед, я с трудом встал на ноги и поплелся на кухню.
Открыв холодильник, залпом выпил бутылку минеральной воды, поковырялся в салатах, позвонил на работу: все прибыли — и уже давно — ждут только меня.
— А Катя? — отвечавший помолчал мгновение, протянувшееся изощренной пыткой: он что-то спрашивал у товарищей, но я, сколь ни напрягал слух, так ничего и не понял.
— Катя тоже. Ей трубку передать?
— Нет, не надо, — трусливо избежав разговора, я брякнул телефон на стол и поднялся. Конечно, осталась, не сбежала и не ушла, уж так она устроена, «своих» в беде не бросает, что бы ни случилось. Одеваясь, я захотел оставить проклятый телефон — виновник всех моих несчастий — дома, но не посмел, нацепил на себя еще и эту узду и отправился в путь.
Сколь же непривычен он был. Не помню, когда я последний раз ездил общественным транспортом. Хорошо взял мобильник — без его подсказок не добраться бы мне до работы.
Все приходилось учить с нуля, будто и впрямь из дальних странствий возвратился: стоимость, способ применения, срок действия. Одна карточка, другая, десять поездок на метро, безлимитный на автобус, троллейбус, трамвай: я путал, тыкал в щель валидатора одну, прикладывал другую, не понимая, на черта я вообще беру их, когда есть единый? Впрочем, через день обзавелся и им — десять минут на автобусе или троллейбусе до застроенного павильонами входа на «Войковскую», двадцать пять до «Чистых прудов» и еще пешком или на трамвае две остановки до лаборатории. Где с тупым упорством избегал сталкиваться с Катей слишком близко, впрочем, как и она. Стоило нам сойтись бок о бок, оба старательно прятали взгляд, застёгивали чувства на все замки и общались, точно запрограммированные.
По утрам я вливался в один серый сумрачный поток, по вечерам в другой: ничего не замечавший, мертвенный, пустой. Брел, ни на кого не обращая внимания, лишь бы не выбиться из натоптанной сотнями тысяч ног колеи, приходил, работал, с тем же безучастным автоматизмом, снова вливался в людскую толпу. Лишь машинально, чтобы не заблудиться, не пропустить свою — теперь свою — остановку, высчитывал их, отмечая, сколько осталось.
Хорошо, что я вообще занимался подсчетами: остановок, потраченного времени, оставшихся денег — все это хоть ненадолго, да отвлекало, давало краткосрочную возможность забыться. Уснуть и видеть сны. Беспамятные, вроде тех, что грезились мне, когда я оставлся у Нюши или те, что донимали с Мариной, полные не то страхов, не то страсти.