Позвонить Елене я так и не смог, опять и снова. Жизнь взяла в оборот, дни летели быстро, последующая неделя прошла мимо памяти, как не оставляет следов замеченная мимоходом под водосточной трубой скомканная, медленно истлевающая в вечной сырости тряпка. Неделя, где я вставал по утрам, перекусывал на ходу, бежал к автобусу, общался с ребятами в ожившей лаборатории, с теми, кто остался, дважды или трижды ходил к бухгалтеру, назначал деловые встречи с возможными спонсорами, ушлыми до налоговых льгот, носился в Академию наук, где против Пашки намечалась судебная тяжба, ещё куда-то, пил безвкусный кофе, курил. Много курил. Пачки с верблюдами покорно сменяли друг друга, такие же одинаковые, как и их дурманящие наполнители, трубочки с белоснежными фильтрами заполненные мутным крошевом неизвестного происхождения. Катя десятой дорогой обходила мой кабинет, он быстро захламился: повсюду лежал мусор, горы бумаг и пепельницы, полные обуглившихся, тяжко смердевших окурков — обрывков мыслей, надежд, тревог. Моего странно отлучённого от происходящих вокруг событий, погрузившегося в себя сознания.
На восьмой день я даже позабыл потерзаться, кладя телефон на тумбочку у постели, лишь проверил баланс и немедля погрузился в забвение.
А ночью пришла императрица. Екатерина Вторая скрывалась у меня на квартире, ожидая как сложится судьба ее супруга, к коему направлен был граф Орлов сотоварищи. Наконец граф прибыл, чеканно доложил: всё в порядке, Петра Третьего нет в живых. Неожиданно императрица заплакала. Сказала почему-то: осталась я одна, никого перед собой не вижу. Офицеры бросились перед ней на колена, дескать, мы за тебя, матушка, все как один, умереть готовы. «Да почему же за меня не жить, а только умирать и готовы?» — едва слышно произнесла она. И исчезла.
Утром, то была суббота, ясная, теплая, какая-то весенняя, телефонный звонок враз отвлек от мерного течения выпавшего так некстати выходного — прежние я успел промотать за делами, и тут нежданно подошли новые, ничем не загруженные. Я думал проваляться подольше, закупиться продуктами, сходить в Третьяковку… вроде бы все расписал и разметил, как это делал все будни. Только телефонный звонок не учел.
— Антон, я из лаборатории звоню, — Катин голос я едва узнал. Я вцепился в брусок аппарата так, что пальцы побелели от напряжения, вслушиваясь в каждый шорох на другом конце линии — звонила она первый раз с той встречи.
— Катюш, ты? Что-то…
— Да, ничего страшного, наоборот, — голос казался привычным. Вот только примешивалось к нему неясная хрипотца волнения, пульсировавшая в мембране. — У нас, видимо, меценат объявился. На счет лаборатории прибыл перевод, крупный: на пятьдесят тысяч долларов.
— Пятьдесят… тысяч, — я все понял и покрылся испариной.
— Приезжай, — хрипотца исчезла, а вот биение усилилось, я вспомнил, как Катя смахивала завиток чужим движением. И не в силах усидеть на месте, поднялся: — Я тебя жду.
Эфир заполонили гудки. Плохо соображая, что делаю, я стал торопливо собираться. Уже убегая, взглянул в зеркало, второй раз за истекшие восемь дней. Смотрел, ничего не видя, и только механически проверяя карманы пиджака, не позабыл ли что. После этого выскочил в намоченную недавним дождем расходящуюся серость. У «Войковской» солнце снова залило мир, дробясь на золотые отблески, посвёркивающие в бесчисленных лужах. Ослеплённый, я долго не мог проморгаться, в голове мельтешили огненные сполохи, они то открывали, то скрывали свет былого. Почти ничего не различая вокруг, я поспешил к поезду и сел в подошедший вагон.
Между станциями «Театральная» и «Охотный ряд» существует три перехода: два официальных, обозначенных на всех указателях и один особо не разглашающийся, уж не знаю в силу каких причин. С красной ветки на зеленую ведет длинная и запутанная кишка, беспрерывно вертящаяся то так, то эдак, она приводит к спуску ближе к середине станции. Если завернуть за эту лестницу, можно увидеть еще одну — коротким полукругом ведущую на Сокольническую линию. Этим не прописанным нигде маршрутом я и пользовался, едва узнал о нем от коллег. Сегодня, выскочив из вагона с головой, переполненный крошевом мыслей, я бездумно проследовал за пассажирами, потоком устремившимися к лестницам, до длинной широкой трубы, пробуравленной под потолком станции, идущей круто вверх, к эскалатору выбрасывающему людей в центр зала «Охотного ряда».