— Тут всё по-другому. Всё ненастоящее.
Я на грани нервного срыва...
Наконец, Мэйби выбирается из толпы и тащит меня по покрытому жиденьким лесом склону. Вверх, на плато.
Сполохи костра превращают её лицо в угловатую мешанину теней.
Тишина, лишь пение душистого ветра. Искры взлетают вверх, в темноту, и прилипают к чёрному небосводу.
— Что они делают? Они все...
— Ищут потерянную душу.
— А ты?
Она хмыкает.
— Помогаю понять, что искать нечего. Ничего и не пропадало... — её голос столь тих, что теряется в треске костра. До ушей долетают только обрывки фраз: — Ты лишь вещь в мире вещей. Станешь не нужен — выбросят, будто старую мебель... — треск, треск, треск... — В мире всё устроено так, чтобы приносить максимум страданий. — треск... треск...
Сижу, ошарашенный...
Мэйби — старая мебель? И кто её выбросит, если вдруг она станет ненужной? Неужто, отец?
Откуда в девчонке всё это? Не знаю, есть ли душа у меня, и что это ноет от безысходности — там, внутри...
А я? Кто я для Мэйби? Пока что полезный, крепкий дубовый стул?
А Мэйби? Кто она для меня?
Хочу спросить без обиняков, в открытую. Внутренне собираюсь, готовлюсь. Но вдруг замечаю, что капля рисует дорожку на её запылённой щеке. И, не открываю рта.
— Думаешь, я в восторге? От жизни своей, от всего... Я не могу... Не могу... — дорожки превращаются в полноводные реки. Мэйби размазывает сопли по худи. Прячет голову в коленки, накрыв её сверху руками, будто так можно сбежать от мира.
Смотрю на испачканный рукав, и мне неудобно.
Пытаюсь обнять её вздрагивающие плечи. Она дёргается так, будто её обожгли раскалённым железом. Вскакивает, и мне на голову сыплется град ударов.
Небольных, ладошками.
— Ты! Бездушный робот! Ты ничего... ты ничего... не понимаешь! Не знаешь!
Воя и всхлипывая, она скрывается в темноте. А через полчаса возвращается с какой-то бутылкой.
— ... и вот тогда, после этого залпа вероятностных пушек...
— Пушек, гений? Разрядников Гюйгенса!
— Мэйби, заткнись! ... Вот тогда... тогда я увидел ЭТО...
— Что увидел? Абсолютное зло? — поставив бутылку, она корчит рожицу: — У-ууу-у!
— Нет, не зло. Другое... Тьму, Тень, Изнанку реальности, То-что-было-вначале, То-что-приходит-когда-должно-уйти-старое, — я старательно выделяю слова интонацией, чтобы она поняла. — Пустоту, Потенциальность, Возможность...
Но Мэйби только смеётся:
— Ха! Рассуждаешь, как спец по изнанкам миров! Откуда ты всё это знаешь?
— Просто чувствую... — выдавливаю я еле слышно.
— Чувствую... Бее... Мее... А я чувствую запах тухлятины! Твои истории только у костра девчонкам рассказывать, чтобы зефирки у них отбирать! — она морщит лоб. — Хотя, мы же и так у костра! Кирилльчик, родненький, а зефирки-то нет! — девчонка паясничает, но я не смотрю на её выкрутасы.
— Понимаешь, в то утро, когда я впервые увидел Фиеста, его глаза... Я вновь встретился с Ней. И в трамвае...
— Что, «в трамвае»?
— Там был Фиест, — как же мне не хочется говорить: «твой отец». — И в его глазах полыхала чёрная ненависть.
Вижу, как она бледнеет, как с лица сползает издевательская ухмылка.
На самом деле, я не знаю, что говорить... Как рассказать Мэйби — которую, как я внезапно и остро осознаю, успел полюбить, о смутных догадках. Она его дочь, их глаза так похожи! Что, если и в ней живёт Тьма?
— Я думала, ты тоже ненавидишь людей.
— Ненавидел. Раньше, до Дзеты. До того, как увидел Тьму. Она выгрызла меня изнутри, осталась лишь пустота. Взглянул на свою одежду, на прилипшую плоть. Когда уже не понять, где друг, а где враг — они одинаковые, эти кусочки. И ненависть испарилась. Увидел топливо. Понял: конец. И всё сразу стало таким далёким — люди, все их проблемы... Ненависть, она для живых. Какой в ней смысл, когда ты за чертой?
— Мы все за чертой, в каждом тикает мина. А ненависти полно.
— Дураки... Считают себя вечными.
— Я — нет, но это не мешает мне ненавидеть. Скорее, наоборот, — она подбрасывает палку в костёр, и он разгорается с новой силой.
— Какой смысл в этой ненависти? Что ты изменишь? — я смотрю ей прямо в лицо. Внимательно, изучающе. И Мэйби отводит глаза. — Знаешь, мне что-то подсказывает, что ты ненавидишь не всех. Лишь одного человека. Хотя, сомневаюсь, что в нём осталось хоть что-нибудь человеческое.
— А в тебе, Кир? Думаешь, не задело? Сам говоришь: «выгрызла изнутри, осталась лишь пустота».
— Получается, ты мне веришь?
Она пытается сделать огромный глоток. Тёмно-красная жидкость стекает по подбородку и капает на белое худи.