Я неплохо её изучил за неделю. Она не такая, как я. И отношения у неё не такие: ей прекрасно с отцом, и прекрасно одной. Мне — плохо с ним, без него — тоже плохо.
Мэйби смешно сопит и шумно втягивает в себя чай. Куда подевалась вся её взрослость!
— Вкусно! Лучший, что пробовала.
— В этом я спец! Научился на Арке, у местных.
Как же мне хочется пить!
Я делаю глоток, и пахучая терпкая влага смывает с горла иглы. Я снова могу говорить, а жизнь представляется не таким уж дерьмом.
— Он особенный.
— Особенный? — девчонка многозначительно улыбается. — Это мне нравится!
— Не настолько… — я морщусь. Новым глотком смываю нахлынувшее раздражение. — Просто вкусный и немного бодрит.
— Здорово… — разочарованно тянет девчонка. — Кир, хочешь увидеть трамвай?
— Трамвай? Какое смешное название! Эйприл, что это такое: «трамвай»?
Мэйби вздрагивает. Да так, что роняет чашку и чай выплёскивается на стол.
Эйприл что-то бормочет, но я не слушаю.
— Мэйби, ты что?
— Эйприл! Это имя отец произносит во сне и кричит. Каждую ночь.
Кто мог подумать, что в городе есть подобное место!
Тенистые платановые аллеи, уютные площади и скульптурные фонтаны. Домики из резного мрамора: остроконечные башенки, стрельчатые окна и витражи.
— Кто здесь живёт?
— А… — Мэйби машет рукой. — Если честно, то я.
— Ты?
— Конечно! Вместе с тобой, в нашей маленькой уютной квартирке, увешанной сотканными из девичьих грёз гобеленами, на которых мой храбрый рыцарь повергает ужасного Змея, кровожадного драко…
— Да ну тебя! — я хохочу и приникаю к бархатным сладким губам.
А ведь не задержись я тогда в порту, сидел бы сейчас в одинокой квартире! В причудливой паутине жизни, даже такая мелочь, как поход в туалет, может сыграть роковую роль.
Мы выходим на затенённую листвой площадь, с фонтаном в виде существовавшего лишь в легендах цветка-одуванчика: ощетинившийся тонкими трубочками стебелёк и невесомая водяная пыль.
Одуванчики были и на гербе Ириды.
Мэйби кладёт руку мне на плечо, прижимается. Мы кружимся в неслышимом сказочном вальсе.
— Кир, если бы ты встретил чудо, в которое вовсе не веришь? Например, геноморфа, обладающего свободой воли…
О чём это она? Что за чудо?
— Такое нужно было бы изучить, провести тесты.
— «Такое…» — она вздыхает.
— Что?
— Нет, ничего… — девушка кружит под песню фонтана и музыку шуршащей листвы.
Трамвай оказывается вагончиком на колёсах, поставленным на не особенно ровные рельсы. Оранжево-чёрные божекоровьи бока, с участками, где время похитило краску, и усики токосъёмника.
Мы забираемся на площадку, по неудобному полу с набитыми деревянными рейками входим в салон, пропитанный запахом старой кожи и электричества.
Трамвай трогается, издав мелодичную трель.
— Как, нравится? — Мэйби улыбается. Прижимается нежно-нежно.
Такой я её не видел! Мягкой, будто пушистый котёнок.
Счастливой.
Точно! Вот, как оно называется, это чувство — давно позабытое, выброшенное за бесполезностью мной, Мэйби, и кажется, всеми людьми.
Счастье.
— Неплохо.
— Будто катишься через грозу. Или сквозь время.
— Медленно. Можно быстрее доехать.
— Куда?
— Туда, куда едем.
— Ты разве не понял? Маршрут игровой — трамвай ходит по кругу! Считай, мы всегда в конечной точке пути, постоянно приехавшие! Спешить некуда, наслаждайся! — Мэйби хохочет.
Люди, услышав её звонкий смех, улыбаются.
Надо же! В подземке, взрослые бы разозлились. Вызвали бы охрану, для теста на алкоголь. Видимо, он и правда волшебный, этот старинный трамвай!
— Помнишь, ты говорила про арифметику?
— Да.
— Признай, что была неправа.
— Я была права. Хотя тут действительно хорошо, — она кладёт голову мне на плечо, утыкается носом в шею.
Задрав голову, бездумно смотрю сквозь люк, в котором бежит почти стёршийся провод, как в растёкшейся среди облаков лазури мечутся ласточки. Вагон качает, и при каждом толчке наши тела на мгновение становятся ближе. Кладу подбородок девушке на плечо и смотрю в салон: кому, кроме нас, пришло в голову предпринять лишённую цели поездку?
Содрогаюсь, а сердце пропускает удар…
Тусклые глаза и волны зачёсанных серых волос. Фиест стоит, не держась за поручень — прямой, независимый от раскачивающегося вагона. Меня он, как будто не замечает, вперившись куда-то немигающим взором.
Прослеживаю его взгляд.
Девушка, моего возраста. Раскосые миндалевидные глаза, чёрная чёлка и коротко стриженый затылок. Платье колокольцем. Кроссовки — моднючие, сделанные под старинные «кеды», под резину и натуральную ткань. Задник натёр персиковую кожу, и белый носок-невидимка стал бурым от свернувшейся крови.
Мэйби что-то лопочет, не зная, что за спиной — отец облизывает тонкие губы.
Трамвай замирает на остановке.
Девчонка выходит, а за ней вылезает Фиест.
Перед дверью он оборачивается ко мне и кивает, приветствуя.
В глазах мечется Тьма. По залитому летним солнцем проходу ползёт промозглый ноябрьский холод.
Сквозь паутинку трещин на трамвайном стекле, я вижу, как качается из стороны в сторону колокольчик платья и, словно влекомый его неслышными перезвонами, вышагивает следом Фиест.
Домой возвращаться не хочется. А Мэйби, кажется, всё равно. Мы бродим и бродим по тенистым аллеям, рассматривая игрушечные кварталы.
Всё кажется нереальным: домики, фонтаны, трамвай и Фиест.
Утомившись, падаем на скамейку.
После увиденного, я думал, что больше никогда не засну. Но проваливаюсь в небытие, едва голова касается девичьего плеча…
Сахарный город
Улыбающийся Дракон — татуировка на кисти левой руки, возле большого и указательного пальца, подмигивает, изрыгая пламя.
Пальцы лежат на пульте управления бомбометанием. А под ногами, в иллюминаторе — прикрытая нежной сахарной ватой облаков, похожая на кусок торта, на лакомую вкусняшку планета. Густой сироп океана с цукатами островов и сахарные кубики небоскрёбов на побережье.
Диэлли.
Наш орбитальный бомбардировщик настолько древний, что нет ни нейроинтефейса, ни экранов наружного наблюдения.