Кир понимал, глупо задавать вопросы вроде: «Отчего это случилось со мной?» Ответ и так был известен: «Почему нет?» Рано или поздно, исчезнуть придётся всем, привилегий тут быть не может. И всё же, захлёстывало отчаяние, и он вопрошал: «Почему я, это именно я? Отчего я не кто-то другой?»
Ведь иногда, быть собой по-настоящему жутко…
Крыша
— Скажи, разве тут плохо? Всё, как на ладони.
Ещё бы! Здание корпорации «Aeon» самое высокое в городе. И одновременно — самое необычное, выполненное в виде сверкающих рёбер, торчащих из громадного бассейна с густым бирюзовым гелем.
С него открывается потрясающий вид: небоскрёбы и взлетевшие над землёй на ажурных опорах транспортные развязки, многоярусные сады и острые шпили, а главное — набережная и океан. По левую руку — купола ферм, омываемые волнами, а совсем далеко, у самого горизонта — острова. Вращаются лопасти установленных в океане и встроенных прямо в дома ветряков.
Не скажу, что тут плохо. Наоборот, захватывает дух. Но…
Глядя на город с самой высокой точки, вспоминается сон. Сахарные дома и вспышка, что их поглотила. Благодаря странным снам, теперь мне известно, что это Фиест кода-то бомбил Диэлли. Давно, больше пятнадцати лет назад. Как раз, когда я родился…
Но почему мне всё это сниться?
От чёрного фотоэлектрического покрытия поднимается жар, и на носу уже висит капелька пота.
Тайком вытираю её ладонью. Хочется пить…
— Слишком тут жарко. На набережной можно было поесть мороженого, искупаться.
— Мы ещё не пришли! Во-о-н там будет отлично! — она указывает подбородком на куб опорной станции, увешанный блоками вентиляции. — Тень и ветерок.
Легко перемахнув через сетчатый забор, по свернувшимся толстыми змеями вентиляционным рукавам мы взбираемся на крышу станции и усаживаемся на парапет.
Бело-голубой алмаз солнца, зеркальные грани растворённых в золотой дымке небоскрёбов. А дальше — набережная, океан, паруса.
Тут в самом деле неплохо, под сенью огромной спутниковой тарелки: не жарко, а ноги удобно стоят на шкафах с трансформаторами. Солнечная тишина — лишь электрический гул, да пение ветра, зацепившегося за иглы антенн.
— Ну что? Я, как всегда, оказалась права?
— Надоела ты, со своим самомнением! На набережной всё равно лучше. Или в парке… Мороженого можно купить! — я пробую надавить на больное место. — Смотри, там работает мой отец! — показываю на соседний небоскрёб, тоже собственность «Aeon». Он меньше нашего. Но, как мне известно, намного важнее. Асимметричное здание, сложенное из сотен «перетекающих» друг в друга кубов. По заверениям рекламы, символ того, как идеи тысяч учёных перетекают в реальность.
— А что там у них?
— Лаборатории. В нашем, только администрация.
— Здорово дружить с хакером, способным выключить системы слежения! Одной мне сюда не попасть!
Не выключить, а обмануть. Сотрудники, мечущиеся в поисках неисправности, нам ни к чему.
Лёгкий ветерок сушит пот и ласкает тело. Становится совсем хорошо.
Я кладу голову девушке на плечо.
— Как думаешь, отчего птичьи гнёзда считают частью природы, а человеческие города — нет?
На меня вдруг накатывает странное чувство, что всё это уже было. Ветер, девчонка и этот дурацкий вопрос.
Дежавю…
Под ногами деловито гудят трансформаторы. Крышки шкафов вибрируют, расслабляя утомлённые мышцы, а я размышляю о том, как в благополучном обществе мог появится Фиест. Ведь он не пришелец! Что его сделало тем, кем он стал? Где скрыта проблема: в генах, в детстве?
Да уж! Если теория Мэйби верна, человек с подобным атавистическим поведением однозначно должен исчезнуть при перелёте. Хотя, гипертранспортом он и не пользуется — наверное, понимает.
Я растворяюсь в дыхании города: на песок накатывает волна и уходит обратно, вечер сменяет утро, а осень — весну, прибывают новые толпы туристов, и такие же толпы улетают назад. В небесах, едва не цепляя башни ретрансляторов животами, словно гигантские скаты, плывут полицейские дирижабли. Неторопливо вращаются лопасти ветряков, и в сотни раз медленнее — этажи.
Смотрю и смотрю на зеркальные грани, а глаза сами собой закрываются…
Катя
Взмахнув перепончатыми чёрными крыльями, Дракон начинает снижаться, и сквозь туман — плотный кровавый туман, проступает разрушенная, изувеченная и униженная Диэлли.
И она.
Девчонка среди развалин, раздающая флаеры редким туристам.
Год назад ей было тринадцать.
Я приходил сюда каждый день. Просто смотрел. Я видел много, много девчонок, но такой ещё не встречал.
Идеальной.
Как странно вдруг обнаружить среди грязи и пошлости совершенство.
И остаться.
Люди тенями скользили мимо неё, кто-то кривился — они не видели чуда.
Через пару недель я решился узнать её имя и возраст. Впрочем, всё это не имело значения.
Потом, много месяцев просто смотрел, сидя на тёплых бетонных плитах, сваленных возле недоразделанных тушек танков.
На Катю.
На её непредсказуемые движения — будто ветер носит по улице рыжий осенний листок, на выгоревшую красную футболку, на джинсовые шортики, на кроссовки, на ровные загорелые ноги, на тонкие пальцы, на вздёрнутый конопатый носик, на пирсинг — крошечный камушек в носу, на родинку на подбородке, на сияние огромных зелёных глаз и алый улыбчивый рот.
А когда уставал — поворачивался к облакам, зацепившимся за остатки домов, ржавым остовам кораблей в океане и разбросанным всюду обломкам андроидов.
Но не выдерживал даже минуты и снова смотрел.
Случалось, её забирал отец, а мне оставались только обломки.
Тогда, закрывая глаза, я снова смотрел на неё.
Я видел, как ветер играл её волосами, а она без устали отбирала их у него. Как закусывала губу, а после — тихонько облизывалась. Как маленький розовый язычок прилипал к двум верхним зубам, когда она говорила. Как, если прохожий ей нравился, глаза рисовали полукруг — снизу вверх, вскидывание бровей, улыбка, и лишь затем, взгляду вдогонку, поворот головы. Как она выставляла плечо, пытаясь заслониться от очередного излишне назойливого мужчины…
Обычно в голове не было мыслей, но изредка приходила одна: «До чего повезло мне родиться мужчиной — иначе, некем было бы восхищаться!»