Кир вздохнул.
«Убить Эйприл! На такое я не способен, потом не получится жить… Значит, остаётся только смирится…»
Голодный желудок привёл его к стене Преобразователя. Кир взглянул на покрытую слоями помёта лестницу и решил: «Не пойду. Не хочу её видеть».
Он присел на одну из труб и стал разглядывать голубей…
Кто-то тихонько тронул его за плечо. Он обернулся.
Эйприл, кто же ещё…
— Держи! — она протянула ему бутерброд.
Кир вздохнул, но всё-таки взял — отказываться было бы глупо.
В руках девочка держала кусок чёрного бархатного картона.
— Что это там у тебя?
— Картина. Вот…
Кир взглянул на картину, и содрогнулся.
Те самые, звериные глаза…
— Это… что?
— Пух. Из степи, с растений.
— Я не о том. Зачем… Зачем ты его нарисовала?
— А! Ты про ягуара… Ну, так легче… Если застряло что-то внутри, выпустишь на картину — и уже не так страшно.
Эйприл отложила картон, села рядом и принялась кидать хлеб голубям.
«Ну да… Покормила меня, теперь — голубей… Столько забот!»
Было противно. Но Кир пихал хлеб в себя, разглядывая девчонку.
«Кто же она такая? Кто?»
Под ногами собралась целая стая. Только одна голубка с подвёрнутой лапкой стояла в сторонке. Эйприл достала из кармана ещё бутерброд.
«Как Кир-из-сна описывал Тьму? „То-что-приходит-когда-должно-уйти-старое“… Может он, Кир — и есть это „старое“. А Эйприл — и есть эта Тьма?»
От железных конструкций на стенах тянулась ржавые полосы. Высившиеся поодаль исполинские радиаторы покрыли перья и голубиный помёт.
— Заржавели системы отвода тепла. И лестницы…
Девушка не отвечала, только кидала хлеб.
— А они, между прочим, из нержавейки! Из нержавейки, Эйприл! Я точно знаю, мне говорил отец!
— Какой ещё отец?
Кир получил удар ниже пояса. Весь его гнев, все силы ушли через ноги во влажную землю.
Наконец, голубка-калека решилась и опасливо зашагала к еде.
«Что они тут, на Станции, жрут — эти тысячи птиц? Друг друга?» — думал Кирилл. У него снова возникли сомнения в реальности происходящего.
Стая набросилась на калеку. Слабым еда не положена, им положена смерть.
Голубка, волоча лапку, отчаянно удирала. Острые клювы собратьев долбили затылок.
«Прямо, как одноклассники… Если случилась беда, если ближнему плохо — добей! Так велит Инстинкт. Если ближний на тебя не похож — убей!»
Фонтанчиком взлетел пух, белоснежные головы окрасились алым. Птица растянулась на земле, лапка дёргалась, цепляя траву. Жёлтый глаз мигнул в последний раз и закрылся.
А у стаи появилась еда.
Голуби, поклёвывая друг друга, толкались у трупа голубки.
Кирилла тошнило. Он не хотел видеть голубей, Станцию, Эйприл.
Никогда!!!
Но Эйприл было намного хуже. Одно дело, рассуждать о возвышенных законах природы — повторяя за Маяком, и совершенно другое — наблюдать действие этих законов на практике.
Она не хотела видеть голубей и Станцию.
Никогда!!!
Пытаясь найти поддержку, она прижалась к мальчишке.
Кир почувствовал, как рука Эйприл обняла его спину, а нос уткнулся в плечо. Такое поведение врага не вписывалось ни в какие рамки!
Со стороны Излучателя донёсся тончайший писк. Кир и Эйприл переглянулись и в изумлении уставились на возвышающиеся над «рощей» башни накачки. Писк нарастал и менял тональность, становился грубее — пока не превратился в гул. Одновременно с этим, одна из колонн разгоралась всё ярче… По поверхности побежали трещины — и башня исчезла в ослепительной вспышке. В стороны разошлась волна сжатого воздуха и полетели обломки.
Через пару секунд до ушей долетел оглушительный хлопок — и больше, ни Кир, ни Эйприл, не слышали уже ничего.
В полной тишине в стену врезались фрагменты башни, выбивая из неё облака белой пыли. В полной тишине вверх поднялись деревца, окружавшие Излучатель — а в воздухе, разлетелись на щепки. И совершенно беззвучно, от центра станции покатилась волна — видимая только из-за причиняемых разрушений. Взлетали в воздух кусты, лопались зайцы и лисы, земля вспучивалась, перемалывая мышей, змей и жуков.
Когда волна была уже близко, Кир зажмурил глаза… Но ощутил только лёгкое прикосновение — будто тёпленький ветерок нежно коснулся кожи. Он открыл глаза и увидел Эйприл. Обняв руками коленки, она беззвучно визжала от нестерпимой боли. Белая кожа стала розовой — как у младенца, но ярче. Из ушей текла кровь.
Кир прикоснулся к своим — на пальцах заблестели алые капли. Но кожа на руке была самой обычной, и не было боли.
На ладонь упало несколько перьев. Кир огляделся. На плечи, на голову, на порванные в клочья тысячетонные радиаторы и обломки труб, кровавым снегом оседал пух — напоминанием о том, что ещё минуту назад птицы существовали.
Кир огляделся.
Западной арки не было. С небес, на поле с застывшими многогранниками медленно опускался «парус». Куски чёрной ткани кружились и сталкивались. Антенное поле на юге превратилось в свалку покорёженного металла. Полностью уцелела лишь громада Преобразователя, да силовая часть — над реактором по-прежнему полыхало чёрное пламя.
«Вот и всё… Нет больше Станции, и нет надоедливой жизни…»
Кир протянул руку к Эйприл — и сразу одёрнул, лишь только увидел её плечо. На коже вздулись волдыри, а из трещин сочилась сукровица. Девушка повела головой, и на землю посыпалась ржавая труха — всё, что осталось от огненно-рыжих волос. Она попыталась встать, и упала.
Кир, как мог осторожно, перевернул девчонку на спину. Морщась от боли, она часто моргала веками, лишёнными ресниц.
Распухшие и полопавшиеся губы что-то сказали.
— Что? Повтори!
С третьего раза Кир прочёл по губам: «Вода».
— Я сейчас принесу!
Губы снова зашевелились.
Что? «Океан»? Я правильно понял?
Она повторила:
— Да, океан…
Кир опустил Эйприл у кромки прибоя. Спуск по шаткой лестнице с девушкой на руках вспоминать не хотелось — несколько ржавых ступеней рассыпались прямо у него под ногой.
Побережье было усеяно окровавленными кусочками: клювастыми головами, крыльями, лапками — тем, что осталось о чаек. На таком расстоянии волне недоставало сил, чтобы превращать всё живое в пыль. В бухте, кверху брюхом плавали рыбы.