— Знаю.
— Так ли, Караджа?
— Я работал с ним.
— Хоть и работал, а не знаешь! Ты сейчас скажешь, что Дурды Кепбан хороший человек, толковый работник. А ты не смотри на то, что он аккуратно одевается и строит из себя этакого законника. Речи у него и правда сладкие. Но помни, что человек по имени Дурды Кепбак — скрытен и хитёр. Если не появится такой, как ты или я, и не схватит его покрепче за шиворот, он не даст каким-нибудь захудалым ревизоришкам поймать себя за хвост. Такой любому заткнёт рот и сдунет со своего пути, как шерстинку. А он, между прочим, не просто друг или приятель Тойли Мергена, а единокровный родственник. Это благодаря ему Тойли Мерген стал Тойли Мергеном. Поэтому, Караджа, ехать придётся тебе. Только тебе!
— Товарищ Ханов! — взмолился Агаев и опустил голову. — Мы сейчас сидим с вами за столом, едим, пьём, а ведь в таких случаях, как говорят туркмены, и клятвы и просьбы считаются священными. Поэтому…
— Не упрашивай! Не люблю слюнтяев! — грубо оборвал его Ханов. — Может быть, тебе надоело работать? Так и скажи. Завтра же освободим!
Агаев, словно рыба на суше, только разинул рот. Слово «освободим» разом заставило его забыть о съеденном и выпитом.
От простого счетовода до нынешнего поста, как от неба до земли. Дом его стал теперь полной чашей. А кто ему помог? Каландар Ханов! Если бы не произнёс тогда длинную речь, если бы не назвал первым в районе бухгалтером, решительным и правдивым человеком, то кто бы вспомнил про него, про Агаева? И вдруг такое ужасное слово: «освободим»…
Агаев вытер со лба пот и протянул руку к бутылке.
— Пей, пей! — покровительственно сказал Ханов. Он неторопливо поднялся, и, посмотрев сбоку на сжавшегося, словно ёжик, ревизора, направился к кухне. — Шекер, моя Шекер! Можешь убирать со стола.
— Ладно, товарищ Ханов! — Агаев встал и виновато улыбнулся. — Пусть будет по-вашему! Когда ехать?
— Чем раньше, тем лучше. Давай завтра.
— Завтра, пожалуй, не получится. Надо закончить кое-какие дела.
— Дела бывают более важные и менее важные!
— Это верно, конечно, только ведь и подготовиться надо.
— Словом, даю тебе два дня! Ясно?
— Ясно.
Хозяин дома, сделав дело, поленился даже проводить гостя.
— Собака привязана, иди спокойно. И вообще заходи!
Ханов прилёг на диван и, довольный собою, мысленно обратился к секретарю райкома:
«Давай, поддерживай преступника! Посмотрим, как долго ты ещё будешь злорадствовать, товарищ Карлыев. Кто прав, кто неправ — покажут результаты ревизии!»
Шекер никогда не вмешивалась в дела мужа, но уж слишком часто сегодня повторялось имя Тойли Мергена, поэтому она спросила:
— Каландар, Тойли Мерген — это тот самый председатель, который в городе купил дом для сына?
Ханов не стал объяснять, что Тойли Мерген уже не председатель, и вообще никто.
— Тойли Мерген много чего купил! — нехотя проговорил он.
— Откуда ты знаешь, что он покупает?
— Если бы не знал, не говорил бы, моя милая! — сказал Ханов, и неожиданно мысли его перенеслись к Алтынджемал. — Чай готов?
— Стоит заваренный.
— Принеси. Выпью чайку, и пойду пройдусь немного. Целый день просидел на работе, потом здесь с этим дураком, совсем разламывается поясница.
— Опять ты уходишь, опять я останусь одна…
— Ты, моя милая, уже должна была бы к этому привыкнуть. Муж у тебя человек ответственный. Немного поскучаешь, я скоро вернусь и развеселю тебя! — Он сделал какое-то игривое движение рукой и поцеловал жену в шею. — Да, кстати, ты так и не сходила к моей матери.
— Ах, Каландар, ну что ты за человек! Я ведь не могла уйти, пока сидел гость. Ты же каждую минуту мог что-нибудь попросить.
— Это верно, моя Шекер! — бросил Ханов и, отхлебнув из налитой Шекер пиалы, потянулся и встал. — Тогда ты сейчас сходи к ней. А я немного пройдусь.
«Прогулка» затянулась у Ханова на много часов. Он вернулся среди ночи. Шекер, даже не постелив постели, лежала, свернувшись клубочком и подложив под щеку ладонь.
— Шекер! Моя Шекер! — ласково окликнул жену Ханов.
Шекер не спала, но не отозвалась.
Тойли Мерген вернулся из города, когда уже стемнело. Акнабат по походке мужа поняла, в каком он настроении.
— Что ты такой хмурый? — чуть помешкав, спросила она. — Или напрасно съездил? Гайли не послушался тебя?
— Не послушался.
— А что он сказал?
— Что может сказать человек, проглотивший собственную совесть? Если хочешь, говорит, заставить людей собирать хлопок, начинай со своего сына.
— Но ведь и ты ему что-нибудь сказал? Хорошо ещё, что прямо на базаре не схватил его за шиворот.
— Твоего братца не так-то легко схватить за шиворот. Как бы он меня самого не схватил. Ох, и горластый же он!
— Что же ты ему всё-таки сказал?
— Ладно, ответил я, раз, говоришь, надо начинать с сына, с него и начнём.
— Значит, ты и Аманджана видел? — осторожно спросила жена.
— Да, и твоего Аманджана видел… — Тойли Мерген вздохнул и закурил.
— Почему же он с тобой не приехал? Или он тоже тебя не послушался? Ну говори же! — заторопила Акнабат мужа. — Чуть что, так ты сразу хватаешься за табак.
— Может, и есть у кого-нибудь сыновья, которые слушаются своих отцов, — покачав головой и пуская из ноздрей дым, проговорил Тойли. — Будь добра, принеси что-нибудь попить. Целый день болтался по городу, горло совсем пересохло.
Акнабат принесла чай.
— Послушай, Тойли, — пригорюнившись, скапала она и опустилась на ковёр. — Ведь когда ты уезжал, я тебе говорила: помощи от нашего Гайли не жди. Так что тут удивляться нечему. Но что случилось с Аманджаном? Как это он не послушался отца? Или он берёт пример со своего разгильдяя-дяди?
— С кого он берёт пример, я не знаю. И вообще, не могу его понять…
— Что же это получается, Тойли: отец и сын перестают понимать друг друга? Может быть, мне ему позвонить?
— Незачем! Думаешь, меня не послушался, а тебя послушается? Как бы не так!
— Что же делать?
— Придумаем что-нибудь, — с уверенностью в голосе произнёс Тойли Мерген. Он закурил новую сигарету и встал из-за стола. — Что-то я не напился. Может, ещё один чайник заваришь?
— Это проще простого.
— И с делами нашими трудностей не будет! — Тойли Мерген взялся за телефон. — Это ты, Шасолтан? Салам. Тойли Мерген говорит… Пока неважно… Да нет, мне падать духом никак нельзя. Но вот хлопок, тот, что вчера собрала бригада, всё ещё не вывезен. Что? Увезли? Ну, если увезли — ладно. Но заранее предупреждаю, что не буду больше сидеть и гадать, когда машины придут. Ты покрепче накажи своим механизаторам… Есть у меня к тебе просьба. Мне завтра к пяти утра нужны ненадолго два грузовика. Да, к пяти утра… Очень нужны… Для дела… Пусть, значит, в пять заедут к Нобату. Солнце ещё не поднимется, как они вернутся… Да, кстати, Нобата возле тебя нету? Недавно ушёл? Ну, тогда я сам его найду, не беспокойся. Да, да, этому парню работы хватает… И ещё вот что, если я тебе не очень нужен, я дома посижу. Устал. Вымотался, объездил весь город. Только что приехал. Ну хорошо, всего.
Акнабат не поняла толком, о чём договорился муж с председателем. «Что он затеял? — подумала она, — хорошо, если к добру». Вслух она спросила:
— Тойли, зачем в такую рань тебе понадобились машины, зачем беспокоить Нобата?
— А разве я тебе не говорил?
— А ты мне что-нибудь вообще говоришь?
— Раз не говорил, слушай: надо перевезти вещи Амана.
— Вещи? — Акнабат уставилась на мужа. — Ты хочешь вывезти всё из дома и на дверях повесить замок?
— Был бы дом, а хозяин найдётся.
— Ой, Тойли, я ничего не понимаю.
— Со временем поймёшь.
— Куда же ты собрался? Я ведь чай заварила. Ты же сам просил!
— Приду и попью. Я только схожу предупредить Нобата.
Помощник бригадира Нобат осиротел во время войны. Он привык к труду с детства и, наверно, поэтому никогда не жаловался на усталость. Никто его не видел вялым или недовольным, он был жизнерадостным и весёлым человеком. Теперь, когда ему уже перевалило за тридцать, он женился, и его молодая жена недавно вернулась из родительского дома. Издавна существует обычай — «кайтарма»: молодуху, после месячного пребывания в доме мужа, отправляют к её родителям. Когда-то это было связано с уплатой калыма. А теперь — чтобы уважить старших, и молодые соглашаются на недельку-другую расстаться.