— Ответишь ты мне наконец?
— На что?
— На вопрос о моих сорока пяти?
— Ты рассчитываешь на них, чтобы защищаться?
— Да, черт побери! — с раздражением вскричал Генрих.
Шико или же тень (мы на этот счет осведомлены не больше короля и потому вынуждены оставить читателя в сомнении) уселся поглубже в кресло, упираясь пятками в его край, так что колени его оказались выше головы.
— Ну, а вот у меня войско гораздо больше твоего.
— Войско? У тебя есть войско?
— А почему бы нет?
— Что ж это за войско?
— Сейчас увидишь. Во-первых, у меня есть армия, которую де Гизы формируют в Лотарингии.
— Ты рехнулся?
— Нисколечко. Настоящая армия, не менее шести тысяч человек.
— Но каким же образом ты, который так боится господина де Майена, можешь рассчитывать, что тебя станут защищать солдаты господина де Гиза?
— Я ведь умер.
— Опять та же шутка!
— Господин де Майен имел зуб против Шико. Поэтому, воспользовавшись своей смертью, я переменил оболочку, имя и общественное положение.
— Значит, ты больше не Шико? — спросил король.
— Нет.
— Кто же ты?
— Я — Робер Брике, бывший торговец и лигист.
— Ты лигист, Шико?
— И самый ярый. Таким образом — разумеется, при условии, что я не буду слишком близко сталкиваться с господином де Майеном, — меня лично, Робера Брике, члена святого Союза, защищает, во-первых, лотарингская армия — шесть тысяч человек; запоминай хорошенько цифры.
— Не беспокойся.
— Затем около ста тысяч парижан.
— Ну и вояки!
— Достаточно хорошие, чтобы доставить тебе неприятность, мой король. Итак, сто тысяч плюс шесть тысяч, итого — сто шесть тысяч! Затем парламент, папа, испанцы, господин кардинал де Бурбон, фламандцы, Генрих Наваррский, герцог Анжуйский.
— Ну что, твой список еще не кончился? — с досадой спросил король.
— Да нет же! Остается еще три категории людей…
— Говори.
— …настроенных против тебя.
— Говори же.
— Прежде всего католики.
— Ах да! Я ведь истребил только три четверти гугенотов.
— Затем гугеноты, потому что ты на три четверти истребил их.
— Ну, разумеется. А третьи?
— Что ты скажешь о политиках, Генрике?
— Да, да, те, кто не желает ни меня, ни моего брата, ни господина де Гиза.
— Но кто не имеет ничего против твоего наваррского зятя!
— С тем чтобы он отрекся от своей веры.
— Вот уж пустяки! Очень это его смутит!
— Но помилуй! Люди, о которых ты мне говоришь…
— Ну?
— Это вся Франция?
— Вот именно. Я лигист, и это мои силы. Ну же, ну — сложи и сравни.
— Мы шутим, не так ли, Шико? — промолвил Генрих, чувствуя, как его пробирает дрожь.
— По-моему, сейчас не до шуток: ведь ты, бедный мой Генрике, один против всех.
Лицо Генриха приобрело выражение подлинно царственного достоинства.
— Да, я один, — сказал он, — но и повелитель один я. Ты показал мне целую армию, отлично. А теперь покажи-ка мне вождя! О, ты, конечно, назовешь господина де Гиза! Но разве ты не видишь, что я держу его в Нанси? Господин де Майен? Ты сам сказал, что он в Суассоне. Герцог Анжуйский? Ты знаешь, что он в Брюсселе. Король Наваррский? Он в По. Что касается меня, то я, разумеется, один, но у себя я свободен и могу видеть, откуда идет враг, как охотник, стоящий среди поля, видит, как из окружающих его лесов выбегает или вылетает дичь.
Шико почесал нос. Король решил, что он победил.
— Что ты мне на это ответишь? — спросил Генрих.
— Что ты, Генрике, как всегда, красноречив. У тебя остается твой язык; действительно, это не так мало, как я думал, с чем тебя и поздравляю. Но в твоей речи есть одно уязвимое место.
— Какое?
— О, Бог мой, пустяки, почти ничего, одна риторическая фигура. Уязвимо твое сравнение.
— В чем же?
— А в том, что ты воображаешь себя охотником, подстерегающим в засаде дичь, я же полагаю, ты, напротив, дичь, которую охотник преследует до самой ее норы.
— Шико!
— Ну, хорошо, ты, сидящий в засаде, кого ты увидел?!
— Да никого, черт побери!
— А между тем кто-то появился.
— Кто?
— Одна женщина.
— Моя сестрица Марго?
— Нет, герцогиня Монпансье.
— Она?! В Париже?
— Ну, конечно, Бог ты мой.
— Даже если это так, с каких пор я стал бояться женщин?