— Ну, ты-то не очень смутился бы, распутник!
— Вот тебе на! Вы называете меня распутником за то, что я люблю женщин.
Генрих вздохнул.
— Так ты говоришь, у этой женщины мрачный характер?
— Так, по крайней мере, утверждает дю Бушаж. Я ее не знаю.
— И, несмотря на ее скорбное настроение, ты бы добился успеха?
— Черт побери! Все дело в том, чтобы играть на противоположностях. Настоящие трудности бывают только с женщинами сдержанного темперамента: они требуют от добивающегося их благосклонности одновременно и любезностей, и известной строгости, а соединить это мало кому удается. Дю Бушажу попалась женщина мрачная, и любовь у него поэтому несчастная.
— Бедняга! — сказал король.
— Вы понимаете, ваше величество, — продолжал Жуаез, — что не успел он сделать мне это признание, как я начал его лечить.
— Так что…
— Так что в настоящее время курс лечения проводится.
— г- Он уже не так влюблен?
— Нет, но у него появилась надежда внушить любовь: это ведь более приятное лечение, чем вовсе лишать людей их чувства. Итак, начиная с сегодняшнего вечера, он, вместо того чтобы вздыхать на манер своей дамы, постарается развеселить ее, как только возможно: сегодня вечером, к примеру, я посылаю к его возлюбленной тридцать итальянских музыкантов, которые поднимут под ее балконом неистовый шум.
— Фи! — сказал король. — Что за пошлая затея!
— Как так пошлая? Тридцать музыкантов, которым нет равных в мире!
— Ну знаешь, черта с два развлекли бы меня музыкой в дни, когда я был влюблен в госпожу де Конде!
— Да, но ведь тогда были влюблены именно вы, ваше величество.
— Безумно влюблен, — ответил король.
Тут снова послышалось какое-то ворчанье, весьма похожее на насмешливое хихиканье.
— Вы же сами понимаете, что это совсем другое дело, — сказал Жуаез, тщетно пытаясь разглядеть, откуда доносятся странные звуки. — Дама, наоборот, равнодушна, как истукан, и холодна, как льдина.
— И ты рассчитываешь, что от музыки лед растает, а истукан оживет?
— Разумеется, рассчитываю.
Король покачал головой.
— Конечно, я не говорю, — продолжал Жуаез, — что при первом же взмахе смычка дама устремится в объятия дю Бушажа. Но она будет поражена тем, что ради нее устроен весь этот шум. Мало-помалу она освоится с концертами, а если они не придутся ей по вкусу, мы пустим в ход актеров, фокусников, чародеев, прогулки верхом — словом, все забавы, какие только можно. Так что если веселье вернется не к этой скорбящей красавице, то уж, во всяком случае, к самому дю Бушажу.
— Желаю ему этого от всего сердца, — сказал Генрих, — но оставим дю Бушажа, раз уж он так затрудняется покинуть в настоящее время Париж. Я не настаиваю, чтобы именно он выполнил мое поручение. Но я надеюсь, что ты, дающий такие превосходные советы, ты не стал, подобно ему, рабом какой-нибудь благородной страсти?
— Я? — вскричал Жуаез. — Да я никогда за всю мою жизнь не был так свободен, как сейчас!
— Отлично, значит, тебе нечего делать?
— Решительно нечего, ваше величество.
— Но мне казалось, что ты в нежных отношениях с какой-то красоткой?
— Ах да, с любовницей господина де Майена. Эта женщина меня обожала.
— Ну так что же?
— А вот что. Сегодня вечером, прочитав дю Бушажу наставление, я покинул его и направился к ней. Прихожу, совершенно взбудораженный теориями, которые только что развивал — уверяю вас, сир, я воображал, что влюблен почти так же, как Анри, — и передо мной оказывается женщина вся дрожащая, перепуганная. Прежде всего мне пришло в голову, что у нее кто-нибудь сидит и я явился некстати. Стараюсь успокоить ее — напрасно, расспрашиваю — она не отвечает. Хочу поцеловать ее — она отворачивается. Я нахмурился — она рассердилась. Тут мы рассорились, и она заявила, что когда бы я к ней ни явился, ее не будет дома.
— Бедный Жуаез! — рассмеялся король. — Что же ты сделал?
— Черт побери, я взял шпагу, плащ, низко поклонился и вышел, даже не оглянувшись.
— Браво, Жуаез, ты просто герой! — сказал король.
— Тем более герой, что, как мне показалось, бедняжка вздохнула.
— Тем не менее ты ушел?
— И явился к вам.
— И ты к ней больше не вернешься?
— Никогда… Если бы у меня было брюшко, как у господина де Майена, я, может быть, и вернулся бы, но я строен и имею право быть гордым.