– Ты пойми. Я хочу туда. Тенгиза Равильевича переводят в Лондон, и он берет меня с собой. Говорит, что…
– Ты давно с ним спишь?
– Да как ты…
Осеклась. Вот и все. Спалилась сама и деревню спалила.
– Год.
Замолчала.
– А чего ты ожидал? Верности? Окстись, Глеб. Верность – удел счастливых.
Затараторила.
– Но это ничего не значит. Ты мне очень дорог. И я где-то тебя еще… Но я не могу упустить такую возможность. Я понимаю, что если бы была жива собака, тебе было бы легче…
– Его звали Гай. А не собака. Гай. И, как оказалось, он был единственным верным. И я его убил. Чтобы не мучился. Тебе жаль? Ты меня оставляешь жить, чтобы мучился? Пожалела?
Не бить. Не бить кулаком. Не бить в этот носик, который мне так нравится. Не бить в лицо. Не оставить ее жертвой.
– Мне все ясно. Спасибо.
– Глебушка…
– Я запрещаю, – зашипел я. – Я запрещаю, слышишь, тебе произносить мое имя. У тебя все вещи сложены? Возьми все, что тебе надо. Документы все нашла? Вот и молодца. Час тебе на сборы.
– Но…
– Говно! Если ты через час не свалишь отсюда, я тебе обещаю: твоя карьера закончится сегодня на столе для вскрытий в городском морге. Ясно?!
– Ты никогда не был таким.
– Каким? Злым? Акакого хрена мне лыбиться? Пошла собирать вещи, – и добавил: Тварь.
Подскочила. Замерла. Посмотрела исподлобья. Но не зло… А как-то ошеломленно-прибито… плечи упали. Развернулась и пошла.
Под окном коньяк. Срочно. Стакан. Не меньше. А то и два. Главное – не сорваться. О, да сегодня же пятница! И я два дня буду один здесь. На этом пепелище. С тенью мертвого пса и осколками жизни. Я сраный лузер. На фиг. Наливаю. С горочкой. И залпом.
Она заглянула на кухню.
– Ты не против, если я выберу себе фотографии.
– Против. Новых наснимаешь. Из них и выбирай. Эти – мои.
Развернулась. Ушла.
– Ты пьешь?
– Вот тебе, блядь, какое дело? Или мне вышивать сесть? Это, говорят, очень успокаивает.
Опять ушла… Наливаю второй, но поменьше. Вроде отпускает. Ну что, опять?
– Вызови мне, пожалуйста, такси.
– Нет. Звони своему Акакию Георгиновичу. Пусть он за тобой «кадиллак» пришлет. С мигалками. Или карету.
Пришла. Закурила. Поправила волосы. Смотрит себе на колено.
– Что? – это я уже спокоен, это уже тихо…
– Ты знаешь… может, если тебе станет легче. Ну, чтобы это не кончалось вот так. Ты очень много для меня значил… В общем, я хотела бы в последний раз… Ну… Пойдем в спальню, а?
Все. Это полный провал операции. Это шмурдяк разума. Клоака. Слова другого нет в голове.
Встал. Закурил. Подошел к окну. Полнолуние. Красота. И на улице тепло. Слышно, молодежь мучает гитару и район. И табак сладкий. И мир дерьмо и нелепость.
– Спасибо. Но я, пожалуй, пропущу. Давай я вынесу твои вещи на улицу. Одевайся.
Хватаем. Два чемодана. Быстро бегом вниз. Поскорее.
– Ключи от квартиры.
– Вот.
Сейчас заплачет.
– Надеюсь, ничего моего не прихватила?
– Глеб…
– Не произноси мое имя.
Схватила за шею. Полезла губами. Поцеловала таки. Оттолкнул.
– Ну, ты будешь по мне скучать? Ничего, если я тебе писать буду иногда?
– Пиши. Какая мне, в жопу, разница, что не читать. И вообще… иди ты на хуй, сука.
В подъезд. Наверх. Домой.
На кухонном столе кружка. С ее чаем. Ее кружка. Ее кружка с ее сраным чаем.
Открыл балкон и швырнул на асфальт. На мелкие осколки. Хватит.
Еще сто коньяка. Почту просмотрю завтра. Эсэмэска Андрюхе: «Как хочешь, а в 12 у меня». И спать. Это был хороший на урожай год. Дадим лозе отдохнуть. Гай тоже спит. И вот…
Утром первым делом принял ванну. Дважды. В перерыве поблевал и покурил. Затем пошел к студентам – соседям по площадке. Они снимали на пятерых совершенно пустую однушку. Спали на матрасах и вели себя относительно тихо.
Звонок. Открыл парень. Желтая майка. Сонные глаза.
– Тебя как зовут?
– Слава… А что? Мы вроде тихо…
– Не ссы. У нас акция. Помощь студенчеству. Буди своих архаров. Будем вас мебелировать. Жду у себя.
Через пятнадцать минут охреневшие от счастья студенты уже тащили к себе двуспальную кровать, а потом шкаф и ночной столик. Студенты кланялись и обещали щедро отблагодарить после сессии. Все оставшиеся Светкины шмотки я сложил в покрывало и вытащил на помойку.
В комнате не осталось ничего. Акромя Венеции.
В два приперся Андрюха.
– Пунктуален ты, брат…
– Ты не указал часовой пояс.
– Понятно. Спецодежда есть?
– Говно вопрос – купим. А что?
– Надо, понимаешь, подкрасить кое-что.
– Че те щас от меня надо? Говори – и дано те будет.