Засыпал я, смотря на птицу, а просыпался, крепко сжав ее в руке, так, что на ладонях оставались следы от ее рубинов. Хорошо, что я лежал, повернувшись лицом к стене, и этого никто не мог увидеть.
По мере приближения к Москве люди становились более разговорчивыми, даже мне приходилось иногда участвовать в ненавязчивых беседах. Выйдя же на станции в городе, я вообще был ошеломлен количеством шума вокруг. Люди говорили так быстро, будто бы хотели наговориться на всю жизнь вперед, многоречивыми были люди всех возрастов, а иногда мой слух даже выхватывал слова на других языках. Где-то вдалеке слышалась музыка, и из большого окна вокзала я увидел проходящий мимо оркестр. Мне никак не удавалось взять в толк, что они праздновали, но все выглядело невероятно торжественно. На выходе старик продавал голубей, они так громко курлыкали в ящиках, что их даже можно было услышать среди какофонии звуков вокзала, а на площади рядом подросток в яркой одежде жонглировал маленькими мячами. Я не так долго находился в командировке, но за этот короткий срок будто бы успел отвыкнуть от шума родного дома.
Впрочем, отходя от вокзала, я ощущал, как жизнь становилась тише, голоса уряжались и структурировались. На работу я собирался отправиться утром, не хотелось без лишней необходимости появляться там в ненадлежащем виде после дороги, и по пути домой я зашел в столярную мастерскую и приобрел у рабочих немного лака для птицы.
Дом, в котором у нас с матерью было три комнаты, находился на углу Патриарших прудов. Зимой там устраивали каток, ощущение бесконечного праздника кружило голову. Мне нравилось, что молодое советское государство пропитано счастьем, по крайней мере здесь, в его сердце под моими окнами. Сегодня это счастье мне показалось неправильным, я вспоминал бесконечный дикий лес, оставшийся без своего хозяина, и вместо катка мне чудились болота, а вместо людей волки. Такие фантазии были мне не свойственны, я пробовал сосредоточиться на других вещах, чтобы избавиться от них. Например, я думал, что я уже стрелял в затылки молодым людям. Я уже был на особой должности при РККА, мы вычислили предателей, мы выставляли их перед собой на колени и уничтожили после вынесения приговора. Тогда я чувствовал сожаление за погубленные жизни людей, которые при грамотном мировоззрении могли принести пользу обществу, но моя ярость за то, как они грубо обошлись с идеей и товарищами, затмевала грусть. Впрочем, даже к неправильным человеческим жизням следовало относиться с уважением, поэтому это были не лучшие мысли для переключения с рассуждений о неуместности праздника.
В подъезде мне встретилась женщина с осунувшимся лицом, тощими слабыми руками, невероятно большими трагическими глазами и скорбными губами. Она посмотрела на меня, словно заглянув в саму душу, будто бы стараясь понять, есть ли и у меня боль в сердце, а потом тут ж потеряла ко мне интерес. Для нее праздник тоже был неуместен, впрочем, мне показалось, что ей чудится весь мир лишним по сравнению с ее горем.
Я не знал ее, и, может быть, я все это лишь придумал. Но эта встреча вызвала у меня тревогу, поэтому на всякий случай я переспросил:
— Уважаемая, у вас все в порядке?
Она посмотрела на меня вновь, будто впервые увидев, и как-то по-старчески покачав головой сказала:
— Господь им судья.
Она вышла из подъезда, оставив у меня сырое скорбное ощущение на сердце, и мне даже не захотелось ее остановить, чтобы провести беседу о том, что вера в высшее существо, владеющее нашими судьбами, — лишь предрассудки прошлого.
Я поднялся на наш этаж и позвонил в дверь. Когда-то наша квартира была больше, но мама совершенно справедливо посчитала, что это излишество — иметь больше комнат, чем жильцов, поэтому у нас осталось их три. Это было временно, сейчас мы решали вопрос о лишении еще одной комнаты, в которой раньше жил мой брат Лев, недавно женившийся и переехавший к супруге. Он, как заведующий хозяйственной частью при строительстве новых многоэтажных домов, не рекомендовал так быстро избавляться от лишней комнаты. Лев говорил, что она еще пригодится, когда я тоже женюсь и обзаведусь детьми. Пока этот вопрос оставался в воздухе, зерно правды в его словах было, и все-таки мы с матерью считали, что при потребности государство вновь обеспечит нас нужным количеством метров.
Мать открыла мне дверь. Всегда строго одетая, будто с работы, с аккуратным пучком светлых волос с проседью, она имела крайне серьезный вид. Мама замерла в дверях, оглядела меня серьезным взглядом, будто инспектируя, нахожусь ли я в надлежащем виде, кивнула и сказала:
— Не ожидала увидеть тебя сегодня, Осип.