В конторе я первым делом отправился в кабинет Бориса Владимировича Щурова, чтобы предоставить отчет о деле и узнать причину, по которой он вызвал меня в Москву так срочно. Его кабинет был маленьким и душным, здание напротив по утрам отбрасывало на него тень, поэтому света в нем было мало. По столу были небрежно разбросаны папки с делами, и я в который раз убедился, что вероятно, мой начальник ни в Великую войну, ни в гражданскую не принимал активного участия в боевых действиях и служба в армии была ему чужда. На окнах в его кабинете стояли едва живые засыхающие комнатные растения, и я с досадой подумал, что не попросил никого конкретно последить за цветами в мое отсутствие. Щуров сидел, развалившись в кресле, и немного сползал с него, когда я зашел, он широко зевал. Его зубы показались мне неестественно большими по сравнению с другими осунувшимися острыми чертами лица. Мои подозрения могли быть голословны, но обычно он прибывал в таком состоянии после попойки, тогда он становился злее и агрессивнее. Но в этот раз все оказалось наоборот, он замахал мне рукой, показывая на стул напротив него.
— Да ты садись, садись, подвинь к себе пепельницу, закури.
— Товарищ Щуров, здравствуйте. От сигареты не откажусь.
Щуров закурил и откинулся в кресле назад. Он долго бесцеремонно меня рассматривал, но я старался не показывать неловкости и стойко выстоял под взглядом.
— Телефонограмма сегодня была. Твоего подчиненного Федора Борисова кончила женушка нашего разбойника прямо на вокзале. Второй, как его там, Бобылев, сейчас лечится от полученных травм, кто знает, может быть, жить будет.
Мое сердце в груди словно замедлилось, чтобы я мог осознать эти слова. Выходило так, что из-за того, что я оставил своих товарищей на вокзале, один из них был лишен жизни, а второй борется за нее.
— Варвару Сорокину поймали?
— Нет, потому что она быстрая и хитрая тварь. Но ты не волнуйся, мамзель еще получит свою пулю в затылок. В общем, мои соболезнования, а теперь к делу.
— Я мог бы отправиться снова в Омские леса, чтобы содействовать поимке Сорокиной.
Эта идея меня и испугала, ведь мне бы слабодушно не хотелось бы стать косвенным или прямым убийцей женщины, матери троих детей, но и обрадовала. У груди зажглась искорка вдохновения от мысли, что я вернусь в тот злополучный лес.
Щуров вскинул брови, его лицо приняло оттенок даже милого удивления, но это был недобрый знак. Он постучал кулаком по деревянному столу.
— Сиди, я сам открою. На кой черт, скажи, я вызывал тебя в Москву, думаешь? В глаза твои честные посмотреть, соскучился я по твоей каменной физиономии? Сорокину найдут и без твоего участия местные. Сделал дело, поймал разбойника, молодец. Теперь пора возвращаться к столичным делам.
Я кивнул. Это действительно было неуместно с моей стороны. Единственное, что я должен сделать, — это связаться с Омскими коллегами и узнать о состоянии Дмитрия, остальное меня не касалось.
— Мы с тобой очищали наш дом от внутренней заразы, той, которая опасна сама по себе. А есть другие цели для немедленного и беспощадного уничтожения, это внешние враги. Молодое советское государство еще не воспринимается на большой арене всеми всерьез, поэтому все пытаются присосаться к нашим богатствам. А вот шиш.
Щуров подкрепил свои слова жестом, я старался оставаться невозмутимым, будто бы мой начальник не нарушал рабочую этику.
Он продолжил:
— За такими делами — наше будущее, я имею в виду ОГПУ. Но и наше с тобой.
Он постучал по наплечникам, где могли бы быть погоны. Как ни прискорбно мне было об этом думать, Щуров в первую очередь руководился собственной выгодой, а вовсе не общественной. Мое лицо осталось невозмутимым.
— Короче говоря, на арену все больше выходит один нэпман, он занимается в основном торговлей маслом и другой молочкой. Кроме того, что он очевидно спекулянт, так он выводит деньги за границу, готовит себе почву для переезда. Но этого мало, среди его знакомых влиятельные люди из Англии, может быть, он не только отдает им деньги за наше родное советское масло, но и торгует информацией. Надо выяснить.
Поведение многих предпринимателей я находил крайне возмутительным, и мне вообще не нравилось это явление, хотя я прекрасно понимал, в чем его необходимость на данном этапе. Я кивнул, показывая свою заинтересованность.
— Будешь работать со своим верным товарищем Кузнецовым. Сегодня почитай, что у него уже есть, а завтра он лично тебя введет в курс дела.
Володя Кузнецов был моим другом. Мы работали с ним в одном отделе, но узнали друг друга еще в начале гражданской войны. Он успел побывать в окопах Европы и был одним из тех, кто организовал бунт в армии. Мы познакомились с ним, когда я агитировал народ на площади для помощи Красной Армии. Я был людям малоинтересен, меня почти никто не слушал, тогда вышел Володя и своими словами донес мою мысль так, что она сыскала большую поддержку. В тот же вечер Володя получил ранение в голову, и, испытывая большое уважение к его смелости и харизме, я стал выхаживать его. К концу войны мы оба оказались в ВЧК, и каждый по-своему этим гордился, ведь другие сотрудники были в основном старше нас.