— Что случилось? — спросил я.
Володя вдруг опустил глаза, а Дуся кинулась мне на шею и обняла.
— Владимир Ильич умер, — сказала она плаксивым голосом.
— Подождите…
— Ленин скончался, это правда!
За спиной я услышал, как мама с шумом втянула воздух от удивления и ужаса. Такие выражения эмоций ей были не свойственны, и это перепугало меня еще больше. Конечно, я знал о его болезни, но все-таки годы гражданской войны, которые длились будто бы куда дольше, чем вся предыдущая жизнь, и послевоенное время были наполнены его присутствием, и теперь его смерть сулила катастрофу.
— Нам нужно приехать в штаб, — хрипло сказал Володя.
Дуся отпустила меня, предварительно еще раз похлопав по плечу.
— Иди-иди, присмотри за Володей, а я посижу с твоей мамой.
Они были незнакомы, и мне казалось, что они в жизни не поладят, но мама благодарно закивала, в этот момент это оказалось правильным. Моя мама долгое время состояла в марксистском кружке, однажды лично видела Владимира Ильича и читала все его работы, поэтому эта потеря воспринималась ей очень лично.
— Идем, Володя, — сказал я. Он посмотрел на меня, взгляд его синих глаз казался таким пронзительным, что в нем я читал эту самую надвигающуюся катастрофу. Мы оба понимали, что теперь все будет иначе и короткий период нового времени закончен.
— Пошли, Осип.
Мы вышли на заснеженную улицу и двинулись в сторону Лубянки.
***
Двор был полон детей, они галдели, лезли на деревья, прыгали через резинки и носились друг за другом. Близилось окончания лета, поэтому все детские силы были положены на то, чтобы закончить его как можно более ярко. Рядом со мной на качелях сидела самая тихая девочка. Вероятно, она еще толком не представляла, что такое школа, она собиралась пойти в нее в скором времени только впервые, иначе бы, наверное, тоже бы галдела с другими детьми. Танечка отталкивалась ножкой в новых туфельках от земли и пыталась раскачать качели. Она смотрела куда-то на землю, не поднимала голову на меня, поэтому я не сразу догадался, что она стесняется попросить меня ее раскачать.
— Подтяни ножки и держись крепко, — сказал я и взялся за качели. Танечка заулыбалась, все еще стараясь не смотреть на меня. Теперь она будто разыгрывала стеснение, она хитрила.
Меня поражало, что за три года, что Танечка прожила со мной под одной крышей, она продолжала побаиваться меня. С бабушкой Мариной, которая была к ней куда строже меня, Танечка вела себя свободнее, со своим отцом, Львом, тоже, хотя и выходило, что я, ее родной дядя, проводил с ней времени не меньше него. Я успел так сильно полюбить Танечку, что возвращение ее матери из ссылки перестало быть для меня радостным событием. Конечно, мне было нечем тут гордиться, и я никогда бы не признался в таких мыслях вслух, но чувствовал я именно так.
Лену отправили в ссылку три года назад за пособничество иностранным службам. Якобы она продавала за бесценок наши русские ювелирные изделия иностранцам, то есть буквально воровала у своих же сограждан. Лев был страшно обижен на меня, он считал, что раз я ежедневно на работе ловлю иностранных шпионов, то и спасти его жену для меня плевое дело. Но это оказалось не так, хотя кумовство я презирал, я попытался им воспользоваться в надежде предотвратить беду, но это оказалось безуспешным предприятием, государственная машина уже действовала на всю мощь. Лев с четырехлетней Танечкой переехал обратно к нам в квартиру, чтобы мама помогала с дочкой. Он в ней души не чаял, их первый ребенок погиб в годовалом возрасте от скарлатины, поэтому к Танечке с самого рождения родители относились как к настоящему сокровищу, эта трепетность передалась и мне. Я почти не имел опыта общения с маленькими детьми, поэтому периодически даже чувствовал неловкость перед племянницей, не всегда знал, как вести себя с ней, и поэтому потакал всем ее желаниям. Лев со мной практически не разговаривал, он игнорировал мои слова, будто в детстве, и редко мог перекинуться со мной парой фраз по бытовым вопросам, но моему общению с Танечкой он не мешал.
Ее бабушка же была суха и строга с ней, как и с нами в детстве. Я слышал, что некоторые строгие матери становятся мягкими любящими бабушками, но на нее эта закономерность не распространялась. Однако Таня была всегда хорошо накормлена, умыта, вовремя отведена к врачу, моя мама научила ее читать перед школой, а в детском саду она запоминала стихи быстрее всех. Только в последний год мама немного сдала, иногда она забывала, что поставила разогреваться сковороду на плиту, забывала, куда положила некоторые вещи, и подолгу могла вспоминать имена знакомых. Она стала более раздражительной, агрессивной и скупой, однажды она залилась криком, когда Лев отдал дочери коллеги вещи Танечки, из которых она выросла, а когда соседка попросила одолжить молока для блинов, мама отказалась. Мне казалось, что она злилась на саму себя, оттого и ее характер немного похудшал. Возраст сказывался, за этот год она сильно постарела, если раньше она была однозначно зрелой женщиной, то сейчас постепенно становилась бабушкой, и я бы не удивился, если через несколько лет ее бы называли старухой. Раньше она казалась стройной, теперь высохшей, усталой, ее пальцы потеряли в изяществе, стали корявыми, а на лбу углубились хмурые морщины. Эти изменения вызывали беспокойство и за нее, и за Танечку, поэтому я стал проводить еще больше времени с племянницей.