Все те вещи, что Шура рассказывала про Ивана, заставляли кровь в моих висках биться сильнее. Но в то же время наивность и доверчивость ее слов вводили меня в ужас. Собравшись с мыслями, я спросил:
— Анатолий Никитич, герой гражданской войны, знает о том, что вы направились ко мне за информацией?
Шура вздрогнула, видимо она совершенно не ожидала, что я не только помню об этом деле, но и назвал полное имя двоюродного брата преступника. Таким вопросом я подтвердил кухонные шутки о представителях моей профессии. Впрочем, я смог удивить ее лишь потому, что только детали этого дела я помнил наизусть.
— Нет, — она растерянно покачала головой.
— Хорошо. Ваш разговор со мной должен остаться в тайне, это будет лучше для вас же, сами понимаете.
Шура активно закивала головой, и я осознал, что она в самом деле не понимает.
— Шура, вы приехали спрашивать о вашем родственнике-преступнике у сотрудника органа безопасности. Вас могли не так понять, в наше время все еще стоит опасаться оглашения нежелательных семейных связей.
Она посмотрела на меня удивленно, будто бы она свалилась с Луны и никогда не слышала о настроениях нынешнего общества. Затем ее взгляд сделался серьезным, она кивнула.
— Я думала, что если моя семья была заподозрена в помощи разбойнику Ваньке Сороке, то это должно было быть проверено много лет назад. Я никому не скажу о нашем разговоре.
— Договорились. Но это не значит, что я отказываю вам в помощи поисках ваших родственников. Я отвезу вас домой, и вы оставите мне телефон, по которому с вами можно будет связаться. Сами больше не приходите, договорились?
Она активно закивала и потянулась к ручке двери.
— Спасибо, спасибо, Осип Георгиевич.
— Останьтесь, я довезу вас.
— Что вы! Мне совершенно не сложно доехать самой, тут рукой подать до остановки.
— А мне не сложно отвести.
Смущенную поездкой Шуру я довез до ее общежития, она оставила его телефон, забрала свой фикус и неоднократно поблагодарила меня, прежде чем убежала. Походка у нее была легкая, ее совсем не утяжеляла цветочная кадка в руках.
Дело Ивана я помнил хорошо и следил за дальнейшим его развитием. Варвара Сорокина прожила еще три года, ее розыском занимались уже омские спецслужбы. По словам свидетелей ее неоднократно видели в Сибирских лесах, была информация и о детях рядом с ней. Ее искали без энтузиазма до того момента, пока она не убила уже третьего человека на службе, тогда за Варвару взялись серьезно и застрелили ее в двадцать седьмом году, недалеко от того места, где почил Иван. Согласно документам, детей при ней не было. Более о судьбе детей Ивана я ничего не знал. Но у меня были догадки, о том, что Ефросинья Сорокина, мать покойного Ивана, могла быть где-то рядом с Варварой, по крайней мере имелись свидетельства, в которых говорилось, что разбойницу видели в компании какой-то женщины.
Встреча с Шурой меня здорово взволновала. На работу я не вернулся и долго сидел в машине у дома, вспоминая дело Ивана Сорокина и крутя в руках его деревянную птичку, ставшую постоянным спутником в моем кармане. Когда же пришло время ужинать с мамой, я вдруг почувствовал себя невероятно одиноким. Мы молча сидели за столом, и я отчетливо ощущал, что тут пустуют не только места Танечки и Льва, но и будто бы чьи-то еще, кого никогда не было в моем доме, но они непременно должны были появиться здесь, причем очень давно.
На следующий день Щурова арестовали наши коллеги из соседнего отдела. Об этом мне сообщил Володя, он был взбудоражен и чувственным шепотом заявлял мне на лестнице, где мы курили, что он будет свидетельствовать за невиновность нашего уже очевидно бывшего начальника, несмотря на всю опасность данной самоотверженности. Я лишь знал, что буду говорить честно — Щуров работал хорошо, но непомерно много пользовался своими привилегиями, которых у него в принципе быть не должно, если бы он был человеком совестливым и следующим идеалам коммунистической партии. Взбудораженность Володи меня насторожила, но может быть, совершенно зря, ведь вероятнее всего нашему товарищу, с которым мы работали много лет, был подписан смертельный приговор. Впрочем, Володе тоже могло показаться подозрительным то, что я так спокоен в этой ситуации, и то, и другое было издержками нашей профессии.