Когда я вернулся домой, я думал, что мама так ничего и не скажет, поэтому сам не стал ничего спрашивать. Тем не менее она подошла ко мне сама.
— Простовата, — было единственное, что она сказала мне насчет Шуры. Я страшно на нее тогда обиделся, хотя ничего и не ответил.
До ее решения прошло несколько недель, за которые мы иногда виделись. Шура увлеклась стахановским движением, слово «рекорд» фигурировало в ее разговорах чаще других, мне было интересно ее слушать, она делилась довольно занятными мыслями, заряженными искренним энтузиазмом. Я тоже далеко не всегда мог приехать к ней, с новой должностью, конечно, прибавилась большая ответственность, тем более нужно было быть всегда начеку. И все же служба проходила ладно, мне казалось, я никогда не работал так легко, может быть, потому что во внерабочее время я наконец думал не о делах.
Когда Шурины родители прислали ей письмо, она пришла вместе с ним ко мне. Она сказала мне, что ее мама написала что-то и для меня, и достала из вскрытого почтового конверта еще один запечатанный, на нем старательным почерком было подписано «Журавлеву Осипу Георгиевичу». Но меня больше зацепил адрес отправителя на первом конверте — «Омская область, деревня Птицевка. Дом тринадцать». Я подумал, когда мы поженимся, значит, я снова окажусь в тех самых местах, где жил Иван Сорокин? Я все еще не мог ничего поделать с собой, за карьеру моей рукой был подписан не один смертельный приговор, но та сибирская история до сих пор держала меня, будто заколдованная.
Тон письма оказался мне знакомым, я с ним встречался не раз. Она боялась меня, поэтому тщательно подбирала слова, говорила очевидно неестественно. Людмила Тимофеевна несколько раз в письме упомянула, что Александра очень хорошая девушка. Почти девочка, потому что, несмотря на возраст, она совсем не подготовлена к большой жизни, ее всегда сильно берегли, и она выросла наивной и не приспособленной. Шурина мать просила меня подумать, даже прямо говорила, что их дочь может оказаться не той, которую мне стоит брать в жены, и мне нужна какая-то совершенно другая женщина. И что бы я ни решил, Надежда Ивановна умоляла меня быть бережным с Шурой, она их единственная дочь, сердце ее родителей всегда будет особенно беспокойным, и просила извинить ее за всю ту тревогу, что она излила мне в этом письме.
Шура говорила, что у ее матери был резкий нрав, этого совсем не было видно в тексте, оттого она казалась еще испуганнее.
В ответном письме я попробовал ее заверить, что мои намерения насчет Шуры совершенно благожелательные, их дочь мне дорога, и я бы хотел их видеть на нашей свадьбе в конце октября.
Видимо, в своем письме Шура тоже не получила настоятельного отказа ее родителей относительно замужества, поэтому она согласилась выйти за меня. Она сказала об этом мне неловко, будто бы ей было немного стыдно соглашаться, но в этот раз не отвергла мой поцелуй.
Мне хотелось как можно скорее поставить печать в паспорте и поселить Шуру у себя, но стоило дождаться приезда ее родителей. В самом торжестве я тоже не чувствовал нужды, но, когда Шура робко спросила меня, сможет ли она позвать несколько подруг из института, я решил, что непременно нужно организовать мероприятие более празднично. Впрочем, когда я стал обсуждать это с Шурой, она строго мне сказала, что ничего сверх обычного семейного ужина с гостями нам делать не нужно.
Мне пришлось познакомить Шуру с Володей и Дусей, хотя на самом деле не особенно хотелось, они оба казались мне слишком вульгарными для нее. Мы пошли гулять по Кремлю, там были выставлены красные звезды, покрытые золотом и украшенные самоцветами, которые должны были установить на Кремлевские башни. Рядом демонстрировались двуглавые орлы, лишенные позолоты, символы прошлой власти, снятые с главного здания страны совсем недавно. Чтобы Дуся не болтала слишком много, я рассказывал о том, как эти звезды делали, в одном из наших отделов активно занимались этим проектом, и он был не настолько секретен, чтобы не поведать о нем.
— Птичка снова сдохла, — говорил Володя, смотря на орлов.
— Теперь такие жалкие, бедненькие, — шептала Дуся.
— Марсова звезда — символ счастья всех рабочих, — повторила Шура прочитанное в агитационных брошюрах.
Шура выдержала встречу с ними с достоинством, но обращалась к ним на «вы», впрочем, и со мной она перешла на «ты» только после второго поцелуя.
— Шура, — смеялась Дуся, — ты напоминаешь мне о моем возрасте. Представляешь, я чуть не вышла замуж в конце гражданской войны. Как ужасно долго я прожила! Так вот, помню эту жуткую красную скатерть на столе, не при Володи и Осипе, конечно, будет сказано… Фу, мне стало как-то так противно от нее, что я передумала и велела жениху вести меня в церковь. В общем, подписи мы так и не поставили и разошлись, а больше я и не соглашалась. Теперь уже и не зовут. Точно, подруга, у меня есть великолепное белое платье! Мы подошьем его под тебя, хорошая портниха у меня тоже найдется, оно тебе так сильно подойдет!