— Занятная вещь, я понимаю, вам сейчас сложно говорить, поэтому я не буду спрашивать вас, откуда она у вас. Но я спрошу, могу ли я ее у вас купить? В самом деле, я все думал, как бы вам предложить немного денег, но боялся, что это вас может оскорбить. Но меня по-настоящему сильно заинтересовала эта вещица. Я заплачу хорошую сумму.
Его руки мне показались знакомыми, и я закивала ему. Молодой человек с облегчением вздохнул и достал деньги из кошелька, которые он, показав мне, положил под мою подушку.
А вед и правда, они мне понадобятся, потому что если Ванюша узнает, что со мной сотворили, то мне останется только надеяться, что я смогу откупить его от судей, потому что он точно сотворит какое-то страшное бесчинство. Мой защитник не оставит меня, и от этого на сердце было не только беспокойно, но и становилось тепло.
А когда я открыла в следующий раз глаза, молодого человека не было рядом. В дверях стоял Ванюша, сжимая в руке нож, и смотрел на меня во все глаза. Под подушкой все еще лежали деньги, а Ваниной птички больше не было.
Глава 2. Отцовская ошибка
За окном поезда плыло небо. Наконец-то бесконечные леса прервались полями и холмами, сквозь стекло можно было увидеть объемные облака над ними и белое солнце. Небо казалось таким огромным и сверкающим, что будто бы на таком величии должен восседать Бог. В вагоне солнечный свет отражался от пуговиц на моем пальто, висевшем на вешалке, блестели золотистые узоры на занавесках, сидения были обиты красным бархатом. Под стук колес поезда в голову лезли неторопливые мысли, что мир за окном и внутри вагона совершенно разный. Оба были прекрасные, но могли бы быть и жуткими, если бы я ехал в плацкартном вагоне, набитом бедняками, или обрабатывал эти поля за окном. Это отец хотел мне показать?
Когда я достиг призывного возраста, я хотел отправиться на великую войну. Мне было неловко, что некоторые мои знакомые находятся сейчас там, другие уже успели вернуться и приобрести опыт, а кое-кто даже был убит. Мой круг общения состоял из людей старше, поэтому подобных рассказов я наслушался сполна. Я тоже был не против отстаивать честь отечества, геройствовать, приобретать военный опыт и некую изломанную изюминку в моем благополучном образе. Я понимал, что все могло сложиться совсем по-другому, я мог вернуться испуганным, истерзанным, стыдливым и, в конце концов, не вернуться вовсе. Но это меня не пугало, будь что будет, в случае неудачи я всегда могу спиться. Меня больше глодало, что в моей жизни останется какой-то неопробованный шанс. Кроме того, мне казалось, что я со всем справлюсь и смогу продолжить танцевать, читать стихи и провожать актрис до дома после спектаклей. Когда я сообщил об этом семье, отец ужаснулся. Мать, бабушка и сестра были настроены более скептично и считали, что я лишь бросаю слова на ветер, и их отношение только больше убеждало меня податься на фронт. Но отец настаивал, чтобы я этого не делал, и обещал пристроить меня на тыловую службу, чтобы я набрался жизненного опыта. Я все-таки согласился, у меня как раз накануне случилось некоторое интересное знакомство с одной приятнейшей барыней, поэтому покидать страну хотелось не слишком. Но оставить Москву на время все-таки пришлось.
Отец сам занимался штабной работой: он вел учет мобилизованных в центральных губерниях рядом с Москвой. Потом его должны были командировать на Восток для подобной работы, вероятно, именно в ту часть Сибири, где у него были знакомые среди местной власти со времен ссылок, — мне думалось, что они и постарались ради его назначения. Когда отец прочитал новость, он весь побелел, ему поплохело, хотя он и старался не выдать своего волнения. Но я все видел, но не придал значения. На следующий день он сообщил, что направил рекомендательное письмо для назначения на его должность меня, и его неожиданно одобрили. Я был совершенно не обрадован — я мог находиться либо в Москве, либо на фронте, но никак не в Сибири, но обратный процесс уже было не запустить. Отец говорил, что это нужно лично мне, чтобы я увидел, как живут простые люди, проникся к ним сочувствием, как он в свое время, и знал, кого мне придется отправлять на фронт, если я все-таки там окажусь.
Но я видел, дело было в другом: отец категорически не хотел ехать в Сибирь сам.
У меня было несколько предположений о том, что именно его заставляло так крутить хвостом, чтобы остаться в Москве. Во-первых, в партии социалистов-революционеров, в которой он состоял, наступали не лучшие времена, и он хотел быть в гуще событий. Во-вторых, я знал, что его не раз приглашали в гости его сибирские друзья, и он всякий раз отказывал, хотя в Москве с радостью принимал их у себя дома, а это означало, что там на востоке у него был некий конфликт, с которым он не желал сталкиваться. Но что именно там произошло, я не мог предугадать, и мне было любопытно разгадать эту тайну.