— На самом деле я вами восхищаюсь.
Ничего не пояснив, она вышла, оставив за собой загадку — что же она имела в виду? К чему такая противоречивость? Ей хотелось, чтобы я гадал, но я только злился.
Доехав до дома, я будто бы и забыл, что в кармане моего пальто лежит красноглазая птичка, и что я должен найти отца. Поцеловав маму, сестру и бабушку, я побежал в свою комнату на втором этаже, чтобы постепенно начать собирать вещи, которые могут мне понадобиться на фронте.
— Валеша, что ты опять удумал? — услышал я голос Риты позади себя. Она стояла, облокотившись на дверной косяк, в домашней шерстяной юбке и вязаной кофте, накинутой поверх рубашки, олицетворяя собой привычную уютность дома. Волосы у нее были растрепаны, лезли петухами из кос, вероятно, она не так давно проснулась. Ее вид в целом был сонным, хотелось отправить ее досматривать сновидения, если бы это не было бы привычное состояние моей сестры.
Я ничего не ответил ей, продолжая вынимать вещи из чемодана.
— Маруся сегодня приготовила твою любимую солянку, спускайся к обеду, мы тебя ждем и хотим, чтобы ты уделил нам время. Мы скучали, Валеш.
Я замер с вещами в руках, потому что я начинал понимать, что вел себя неверно, игнорируя семью. А потом я услышал, как Рита зевает.
— В общем, спускайся, мадам бабушка уже начинает злиться, — сказала она с новым зевком, я едва разобрал слова. Ритин скучающий вид меня не задел, наоборот, я больше прочувствовал, что я дома и хотя бы сегодня торопиться некуда.
Я побросал вещи и спустился вниз. За большим обеденным столом во главе, как и всегда, сидела бабушка, рядом с ней с одной стороны расположилась мама, с другой Рита. Папино место пустовало, видимо, он был на работе. Когда был еще жив дед, он никогда не занимал главенствующее место за столом, да и в целом, в доме, отец, сын бабушки, тоже никогда не претендовал на это место, и мне казалось, что мадам пустила бы скорее свою невестку, чем его. Многие посмеивались, что в нашем доме царил матриархат, но это было правдой. Бабушка не так давно еще руководила женской гимназией, но дома она свой главенствующий пост не оставила.
— Валерий, как всегда, не торопится к обеду, — сказала мадам, так мы привыкли называть в шутку бабушку. — Он не видит никакой проблемы в своем опоздании, такого интересного юношу можно и подождать.
— Приношу свои извинения, — привычно ответил я.
— Что ты? Думаю, это мы должны извиниться, что поторопили барина.
Мама заулыбалась мне и поманила быстрыми движениями рукой, чтобы я сел рядом с Ритой. Она все время улыбалась, и казалось, будто бы ни одна вещь в этом мире не способна ее расстроить. Она очаровывала людей вокруг себя. Бабушка часто делала ей замечания, что стоит быть серьезнее, но говорила их куда мягче, чем все прочие комментарии, которые она отпускала по поводу поведения других людей, тоже попадая под влияние маминой дружелюбности.
— Валентина Эрнестовна, Валеша устал с дороги, — сказала мама, — и, видимо, уже собирается в новый путь. Бери вилку и рассказывай, какими приключениями ты ведом.
Мама по-прежнему говорила со мной как с ребенком. Рита улыбнулась мне, поджав губы, приободряя меня. Я начал рассказывать о своей поездке в Сибирь, не упуская жестоких подробностей, однако обрамляя их более мягко, мама все округляла глаза, жалея и крестьян и меня, вынужденного заниматься этим неблагодарным делом, Рита смотрела на меня с сочувствием, забыв о правилах приличия и оперев голову о кулак, бабушка слушала на удивление молча. В конце она заключила итог:
— Людей перестали учить понятию чести.
Я хотел возразить, но почувствовал в ее словах укол в мою сторону, поэтому промолчал, но только сильнее утвердился в своей желании отправиться на фронт.
Закончив с обедом, я решил встретить отца после работы и сумел отвязаться от компании мамы и сестры, желающих прогуляться. Птичка лежала в моем кармане, я решил, что, прежде чем уехать, мне стоит выяснить семейную тайну. Отец должен был вот-вот заканчивать работать, и я надеялся, что в связи с моим возвращением он оставит свои партийные дела и направится домой.
Так и оказалось, я встретил его в середине пути. До его работы можно было дойти за полчаса, и он всегда ходил пешком. Отец шел широким нервным шагом, сжимая в руке в перчатке кожаный портфель и неся под мышкой газету. Его шляпа чуть съехала набекрень, а очки низко спустились по длинному носу. Вид у него был небрежный, рыжие усы не приглажены, он явно был глубоко увлечен своими мыслями, я видел по его горящему взгляду, что нечто его будоражило, казалось, он вот-вот заговорит вслух. Я шел прямо к нему, но он меня не замечал, поэтому, когда я схватил его за руку, чтобы он не прошел мимо, отец посмотрел на меня крайне раздраженно. Взгляд его стал яснее, он поднял голову, будто стараясь разглядеть меня.