Мы провожали отца до баррикад и просили его быть осторожным. Я чувствовал себя трусом и, чтобы занять себя, написал статью по новостям, узнанным от отца, и, хотя я редактировал литературную колонку и не был журналистом, я знал, что эту статью бы напечатали. Но на типографию по-прежнему не было хода, поэтому я вернулся ни с чем.
Следующим днем красногвардейцы переплюнули белых и стреляли с колокольни англиканской церкви. Несмотря на чудовищность кровопролития в Божьем доме, удача была на их стороне, а перевес все ощутимее. Еще рассказывали, что юнкеры привязали пленного красногвардейца к броневику и прокатили на полной скорости по улице. Эти новости принесла Марья, тайно от нас выскользнувшая из дома.
Следующим вечером за новостями выходил я, пришлось долго брести вдоль домов, прежде чем я встретил хоть кого-то знающего и разговорчивого. Новости были печальные: погибло множество людей с обеих сторон, повредили памятник Гоголю. Белые застрелили какого-то подростка, это заставило ярость красных вскипеть еще больше. Я все думал, что я мог предложить Богданчику еще, кроме свистка и рыбки? Может быть, все-таки стоило отдать ему птичку? Впрочем, тем подростком мог быть не он.
На обратном пути я встретил прямо посреди дороги молодого парня с перевязанной головой, вся повязка пропиталась от крови. Он стоял в середине улице и качался, словно пьяный, шатаясь, но не падая. Рукой он касался повязки, потом смотрел на свою ладонь и улыбался, будто вспомнил свою любимую шутку. Пройти мимо него было нельзя, я хотел проводить его в госпиталь, который вроде бы развернули в Большом театре.
— Сударь, вам нужна помощь? — зачем-то спросил я, хотя ответ был очевиден. Он вдруг резво для своего состояния развернулся ко мне и достал из-за пазухи пальто револьвер.
— Не подходи! — закричал он и наставил дуло в мою сторону. Сердце подпрыгнуло у меня в груди, и я остановился, чувствуя, как кровь сходит с моего лица.
— У меня нет оружия, я хочу вам помочь, — на удивление спокойно ответил я, показывая на свой висок. Мужчина с пропитанной кровью повязкой зашатался и упал с треском на землю, вновь ударившись головой. Пистолет он выронил, и я подбежал к нему. Глаза его были полуприкрыты, а лицо стало совершенно бессмысленным, казалось, он потерял сознание. Я стал пытаться привести его в чувствоа, но он не реагировал на меня.
Потом ко мне подошла полная женщина в рабочих перчатках и приподняла его ноги, я вспомнил, что именно это вроде бы и нужно делать при обмороках.
— Давайте оттащим его под навес к стене, а то мало ли, — сказала она. Я взял его за плечи, она придерживала за ноги, и мы принесли его ближе к стене. На месте, где он лежал, осталась лужица крови. Мы снова пытались привести его в чувство, женщина сходила за водой, мы попробовали его умыть, потом облить, он не реагировал.
— Все, отошел, — сказала она и перекрестилась. Я попробовал нащупать пульс жестом, выученным от Риты, но как ни старался, не смог его почувствовать. Видимо, она была права.
— И что же теперь? Вы его знаете? — спросил я ее. Она сочувственно покачала головой.
— И я не знаю. Куда же его теперь?
— Не в дом же нести. Не переживайте, не оставят же его свои, потом заберут.
Она ушла, а я не мог так быстро его оставить. Я даже не понимал, «чей» он. Одет он был просто, руки большие, будто рабочие. Но в то же время у него был револьвер, довольно хороший. Я решил посмотреть в его карманах документы, но, удивительное дело, там оказалось совершенно пусто, ни монеты, ни даже соринки. Я постоял рядом с ним какое-то время, а потом выстрелы раздались будто бы совсем близко, и я все-таки оставил его, прикрыв стылые глаза перед уходом.
Дома я долго мыл руки с мылом, но вовсе не потому, что мне было противно, я словно хотел смыть с себя это прямое соприкосновение со смертью. Я все думал, а если бы я не окликнул его, все могло бы закончиться лучше?
А ночью, когда я не мог заснуть, то мне вдруг пришла странная мысль: тот момент, когда он достал пистолет и неожиданно наставил на меня, отчасти мне был по нраву.
Следующим днем большевики снова обстреливали думу. В воздухе витало поражение. Тело мужчины с пробитой головой забрали, я прогулялся, чтобы это проверить. Чей он был, я так и не выяснил.
А еще на следующий вечер к нам пришла Катя Банзелюк, Ритина университетская подруга. Одно время я ухаживал за ней, нам было довольно хорошо вместе, пока она не раскусила несерьезность моих намерений. Всегда хорошо одетая и причесанная, сейчас она была растрепанная, взбудораженная, голодная, в несвежей одежде. Несмотря на то, что усталость оставила отпечаток в ее образе, она все еще оставалась энергичной.