— И правильно, что уехала, целее будет, — говорила она, не скрывая за словами гордость относительно своего участия в событиях, — мы сейчас работаем вместе с сестрами милосердия, а рук все равно не хватает. Практика, конечно, незабываемая, ранеными даже коридоры забиты. Но и ты, Валера, молодец, что остался с женой, теперь Бог знает что будет, лучше быть в курсе.
— Мы не участвуем в событиях, в основном смотрим из окна, — равнодушно сказала Лида, старательно пытаясь не смотреть, как Катя добавляет очередную ложку сахара в чай.
— Редакция не работает, — как бы оправдываясь, сказал я.
— Делать нечего? Это плохо, в такое время, если ничем себя не занимать, то и сойти с ума можно.
— Тут можно сойти с ума вне зависимости от занятий, — ответил я.
— Когда видишь перед собой целую череду раненых, тут не до печальных рассуждений.
— А я думал, что самое место.
— Я тебе правду говорю, — она прокашлялась, глаза ее забегали, она будто подбирала правильные слова. — Нам помощь всегда пригодится. Людей мало, особенно не хватает мужчин.
— Разве я могу что-то сделать?
— Еще как. Где-то подержать кого-то, перенести, передвинуть кушетки.
Лида тут же сказала:
— Значит, и я могу помочь.
— В принципе, мы больше нуждаемся именно в мужчинах.
— Я довольно сильная и тоже могу двигать кушетки.
В этом не было ревности, я видел, что Лиду уколол читаемый между строк укор по поводу нашего бездействия. Я разделял ее чувства, оружие в руки я брать не хотел, но в глубине души я не мог не считать себя трусом. Если я мог себя где-то применить, то стоило воспользоваться этим шансом.
Катя попросила подремать у нас пару часов, и, когда она проснулась, мы втроем пошли к раненым. По простым прохожим скорее всего не стали бы стрелять, но для верности Катя шла в расстегнутом пальто, демонстрируя белый халат, а голову окрестила медицинской шапочкой. Наш путь лежал мимо Метрополя, и я боялся на него взглянуть, ожидая увидеть разбитые окна и пятна крови на стенах, но то, что нам открылось, оказалось в тысячу раз хуже.
Красногвардейцы окружили раненых и безоружных молодых людей в военной форме. Многие из них едва стояли на ногах, некоторые сидели на земле, явно не в силах подняться. В первую секунду я подумал, что их будут связывать, но потом я увидел солдата с красной повязкой, который вдруг точными движениями ткнул одного из юнкеров штыком, тот вскрикнул и упал на землю. Сначала я даже не понял, а потом увидел, как другие красногвардейцы направляют винтовки в сторону раненых.
Затем я услышал крик пожилого мужчины, проходящего по другой стороне улицы, он заорал от ужаса, потом я различил вздох Кати, будто она была сильно удивлена. Мне на мгновение вспомнилось, как парень с пробитой головой наставлял на меня пистолет, и я ринулся вперед с криком.
— Стойте! Они же ранены! — закричал я от возмущения. Я не надеялся, что мой крик может их остановить, но я должен был пытаться.
— Пожалейте, это же живые люди! — закричал дед на той стороне улицы.
— А им не жалко было убивать наших баб? А детей, не жалко, да? — истошно закричал тот парень со штыком. Он вдруг направил свое оружие к другому юнкеру.
— Они не могут сражаться! Это… это, — я все не мог подобрать слово, и в итоге вышло все очень наивно, — неправильно!
Парень со штыком закричал еще громче:
— Отошли все отсюда быстро! Будем убивать каждого, кто попытается спасти эту сволочь!
Я все равно продолжал упорно идти вперед, и тогда парень со штыком вдруг растолкал своих солдат, чтобы пойти ко мне навстречу.
— Стрелять! — закричал он и махнул рукой.
— Валера! — услышал я сзади голос Кати. Я обернулся и увидел, как Лида обмякает в руках Кати, а та пытается ее поддержать. В этот момент раздались выстрелы за моей спиной, но я не оборачивался, пока не добежал до Лиды снова. Она теряла сознание, и я перехватил ее ослабшее тело из рук Кати.
— Лидочка, Лидочка, — говорил я, осторожно постукивая ее по щекам, но вряд ли бы она услышала меня, даже если бы была в сознании. В ушах звенело от стрельбы.
А потом я посмотрел на площадь и увидел, как красногвардейцы расширяют круг и отходят. Посреди площади лежали мертвые белые юнкера.
Лида стала приходить в себя, и я сказал Кате, что мы не можем ей помочь сейчас. Она только махнула рукой и побежала в госпиталь, а я, одеревенелый от ужаса, повел Лиду обратно домой. Ее ноги ослабли, заплетались, и она практически висела на мне всю обратную дорогу. Я надеялся, что она не вспомнит, что мы только что видели, но на середине дороги она начала некрасиво плакать, будто бы была чудовищно пьяна. У меня вышло продержаться дольше, я разрыдался только дома, уложив Лиду в кровать. Сам я опустился рядом на пол, и мы плакали, опустив голову в одну подушку.