Успокоившись, я думал все-таки пойти в госпиталь, но боялся оставлять Лиду одну, Марья куда-то ушла, мы не видели ее несколько дней.
На следующий день город был взят большевиками. На лицах многих людей на улицах было написано счастье, они ходили и распевали Марсельезу, выкрикивая лозунги, многие из которых повторяли то, что я слышал в феврале.
Чуть больше чем через неделю большевики хоронили своих у Кремлевских стен. Федя, актер, которого я встретил случайно, говорил, что они вырыли длинный ров, в котором закопали больше двухсот пятидесяти тел. Сверху на большую могилу, в которую они превратили Красную площадь, падал ранний ноябрьский снег. Весь день в окно мы видели людей, собравшихся на траурную процессию.
В этот день большая часть продуктов в квартире закончилась, но было жутко выходить за покупками в этот могильный час, поэтому мы практически ничего не ели, но едва ли это заметили.
Через несколько дней были другие похороны. Огромная похоронная процессия растянулась от церкви, где почти век назад венчались Пушкин с Гончаровой, до военного кладбища. Мне казалось, что в этот печальный ход собралась вся Москва, я встретил многих людей, которых не видел давно. Обычно такие неожиданные встречи застигали меня в театре или ресторане, но никак на похоронах. Погиб Лидин студент, тот самый, Меньшиков — белая гвардия, погиб наш сосед из дома напротив, который вот-вот должен был закончить военную академию, погиб молодой человек, с которым я как-то пересекся в Метрополе и проиграл ему бутылку вина в картах, он умирал в страшных муках три дня в госпитале. До места захоронения мы так и не дошли, предпочтя не участвовать в общей давке и освободить пространство для более близких людей.
В процессии мы наконец узнали судьбу моего отца. В первый день, когда мы его не нашли, то были страшно перепуганы, но, не обнаружив его за столько дней в списках мертвых, я уверился, что ему пришлось бежать из Москвы и его письмо все никак не дойдет до нас. В толпе во время процессии нам встретился один его приятель, который заверил нас, что отец сидит в тюрьме. Я перепугался, что его снова отправят в ссылку, а он уже не так здоров, как двадцать лет назад, а потом меня охватила новая волна страха, когда я вспомнил расстрельную площадь напротив Большого Театра. Мы с Лидой поспешили к тюрьме, где нам удалось выяснить, что он действительно находится все еще там.
Еще через три дня его освободили. Это заключение прошло для него благополучно, если так можно говорить о тюрьме, он не заболел и выглядел не более бледным, чем обычно. Мама, к этому времени уже вернувшаяся со всеми остальными в Москву, в который раз уговаривала отца оставить политическую деятельность. Она, ни дня в своей жизни не проработавшая, обещала куда-нибудь устроиться, она предлагала, что ему лучше провести остаток его жизни без работы, чем снова в политике. Мама говорила ему, пусть пишет книгу, а потом замолкала, видимо, представляя, что за ее содержание он тоже может поплатиться. Мадам вдруг стало активно поддерживать в этом маму, но как я потом сообразил, что ее целью был не мой отец, а ее невестка, которую она всю жизнь осуждала за безделье. Папе же она говорила — Гриша, мы должны не потерять честь и остаться при достойной жизни. Она имела в виду, что мы должны подстроиться, но не прогнуться под новую власть. Бабушка, говоря от лица всей семьи, не хотела служить тому, кого не уважала, но могла подчиниться в некоторых вопросах и надеялась, что сможет выйти из этой ситуации с гордо поднятой головой.
Но все осталось по-прежнему. Мама так и не пошла работать, а отец не вернулся снова строить мосты. Он продолжал ходить на работу туда, потеряв в должности и влиянии, но все еще находясь в структуре управления и работая с большевиками. Рита продолжила обучение, ей оставался последний год, и много времени она проводила в больнице. Лида смогла продолжить работать в институте, и если раньше она ассистировала при работе со студентами, то постепенно ей стали давать свои группы, некоторые преподаватели оставляли свою работу и уезжали.
Хуже всего вышло с работой у меня. Мою газету закрыли, а в новые никак не брали. Федя, актер, которому повезло продолжить свою творческую деятельность, все говорил идти в контору его брата, занимающуюся кормами для лошадей, и говорил, чтобы я нос не воротил. Он совершенно искренне заверял меня, что, если бы ему не повезло, он сам бы пошел, по крайней мере пока он не определился, идти ли воевать дальше. Я ему верил, но все-таки думал, что чаша в сторону присоединения к белогвардейцам склонилась бы быстрее, если бы он остался в конторе своего брата. В итоге я стал работать в типографии за печатными станками и выпускал то, что пишут другие. Иногда мне подкидывали для коррекции текста какие-то работы, и я с радостью их брал. Порою я себя утешал, что это и к лучшему, я ушел из газеты, когда была свобода слова, и не замечаю на собственной шкуре, как цензура вновь захватывает страницы.