Я раздумывал, не присоединиться ли к Корниловской армии. Как мне казалось, меня останавливало то, что я боялся быть бесполезным и думал, что меня могут не взять вообще, ведь у меня не было никакого опыта. Это оставалось пока в раздумьях, как и у Феди.
Наступили трудности с поставками продовольствия. Приходилось стоять в длинных огромных очередях, прежде чем что-то купить. Прилавки были пустыми, крестьяне приезжали из деревень и торговали втридорога едой. Мама сначала горевала, что выменяла чулки на масло, а потом, в самые холодные зимние дни радовалась, когда ей удалось обменять сережки-трезубцы на большой мешок муки. Я тоже чуть не продал свою птичку, позарившись на настоящие куриные тушки, но Лида меня остановила.
— Ты же хотел когда-нибудь вернуться до той бедной крестьянки и познакомиться со своим братом, оставь, — говорила она мне, придерживая мою руку в кармане, когда я хотел достать птичку. Я был удивлен, потому что не помнил, чтобы рассказывал Лиде о своих подобных мыслях.
Мы боялись, что нас выселят из квартиры, она находилась в удобном центре. Отец, предупредив эти события отчасти, как-то вечером нам сообщил, что с нами в квартире поселится еще семья. Из четырех комнат мы оставили себе две: одну, самую большую, мы поделили между бабушкой с Ритой и родителями, отгороженными занавесками, и другую, самую маленькую, распределили нам с Лидой. Раньше это была Ритина спальня, и, прежде чем комната пропиталась резкими Лидиными духами, здесь еще долго царил мягкий пудреный запах моей сестры.
Рядом поселилась семья рабочих, ближе к моим сверстникам, чем к отцовским, но я не стремился с ними дружить — вовсе не из ревности к квартире, а просто я немного устал от новых людей. Они тоже нас сторонились, не грубили, однако держались неприветливо. Мама однажды зазывала их на чаепитие, но они сослались на усталость и отказали.
Мама с мадам иногда говорили об эмиграции, но отец туманно сообщал, что нужно еще повременить.
Мы с Лидой следили за новостями, пытались узнать об успехах Добровольческой армии, нам хотелось верить, что победа будет за ней. Пережив тяжелую зиму, мы узнали будто бы хорошую новость о заключении мира в Брест-Литовске. Это вроде было тем, чего мы ждали, но все выглядело некрасиво, будто бы этот договор в любой момент может стать не признанным нашими соседями. Казалось, что мы отдаем все эти территории вовсе не ради мира, а потому, что наша Родина стала слишком слабой. Красной власти требовались люди, чтобы убивать своих же земляков, а не иностранцев.
И все-таки весной стало легче, по крайней мере с пропитанием. Мама и мадам уехали к тете Оле, чтобы сажать огород, дома стало хоть и свободнее, но более одиноко. Будто бы если бы остались только мы с Лидой, было бы лучше, чем снова разделять родителей, как в революцию, и давать Рите большую самостоятельность.
В конце мая после бунта чехословаков объявили мобилизацию, но я не беспокоился о том, что попаду в Красную Армию. Мне казалось, что меня бы не взяли, я был слишком «белый», ненадежный, чтобы оказаться там. Я думал, а даже если и так, то уеду воевать к белым на юг. Мне отчего-то вспомнился Анатолий Сорокин, чье имя мне печаталось в память, когда отхлестали его родственницу Фросю, бывшую папиной любовницей много лет назад. Его не забрал Трофимов, но удалось ли ему сбежать и дальше? А если ему удалось не отправиться на западный фронт, сможет ли он избежать местного?
Летом мадам начала писать письма своим парижским знакомым, которые до сих у нее оставались. Она твердо решила, что семья должна уехать из страны. Отчего-то отправной точкой для ее решения стал расстрел царской семьи, после этого известия о переезде она стала говорить утвердительно. До этого я не раз слышал, что она считала будто большевизм долго не устоит, теперь она повторяла это все реже. Число наших убитых знакомых росло, число уехавших тем более. К людям врывались в квартиры по ночам, проводились обыски. В Красной Москве находиться становилось все сложнее, мы чувствовали себя беспомощными, но уезжать все равно не хотелось. Мама поддерживала мадам, отец вроде бы соглашался уехать в Париж, но твердо сообщал, что раньше осени не уедет. Рита сразу после окончания учебы устроилась работать в больницу, она хотела применить свои знания на практике и боялась, что в Париже она не сможет быть врачом. Она говорила, давайте уедем для начала в Крым, пока и он не покраснел, и Лида ее поддерживала. Туда в середине лета отправилась тетя Оля с семьей, оставив свои грядки нам и надеясь успеть засадить хоть что-то в новом доме.