— С ноября он ничем не противоречил советам, — осторожно заметила Рита.
— Так делал вид. Сегодня мы его задержали, и я очень сомневаюсь, что он сможет доказать свою невиновность.
— Так в чем же он виноват?
— А вы не знаете? — он внимательно посмотрел на нее, затем на меня. — Глаза такие честные, будто правда не знаете?
— В чем он обвиняется? — спросил я, не сумев сдержать в голосе нервозность.
— Простите, мы не понимаем, о чем вы говорите, — сказала Рита.
— Поверю, хорошо. Он обвиняется в покушении на убийство Владимира Ильича Ленина.
— Ложь! — я чувствовал, как кровь запульсировала в висках. — Мой отец не мог никого убить и даже покушаться.
Щуров покачал головой.
— Ты, голубчик, не говори мне, что я лжец.
— Мой брат имеет в виду, что наш отец не похож на убийцу, — все так же спокойно сказала Рита.
— Хорошо, Рита, что вы пояснили, а то я думал, что ваш брат хочет в чем-то обвинить меня. А ваш батюшка сделал это не своими руками.
— Что произошло, в чем он обвиняется, говорите! — мне удавалось сдерживать себя все еще с трудом.
— А это вы узнаете на допросе. Валерий Григорьевич, Маргарита Григорьевна, вы отправляетесь с нами, где мы с вами поговорим, и если вы сможете убедить меня, что вы не такие же контра, как ваш отец, то вернетесь в свое милое гнездышко.
Я поверить не мог, что он со своими мерзким взглядом хочет забрать и Риту.
— Вы не можете нас забрать, мы даже не понимаем, о чем идет речь! Хорошо, меня, но не Риту, она даже по возможности политикой не интересуется! Она работает в больнице, и она женщина, в конце концов!
— Женщина… Сейчас женщины и не такое могут. Маргарита Григорьевна, не переживайте, если вы ни в чем не повинны, все будет предельно деликатно.
— Я не сомневаюсь, просто я немного растеряна, потому что не понимаю своей вины. Можно ли мне как-то передать в больнице, что меня завтра не будет? У меня смена, вдруг успеют найти замену.
Бабушка, видимо, слышавшая разговор из соседней комнаты, тоже вышла и направилась прямо к Щурову.
— Молодой человек, — тихо сказала она, — девушке совершенно нечего делать в холодной тюрьме. Мои внуки ни в коем разе не замешаны в делах моего сына. Прошу вас, пожалейте ее, она хорошая девушка, как и мой внук.
Я увидел, что она настойчиво что-то вложила в руку Щурову. Я заметил, что на ее пальце не было ее золотого обручального кольца.
— Бабушка, все что мне нужно, я бы и так здесь забрал, — сказал Щуров, но то, что она ему передала, он упрятал в свой карман.
Потом Щуров повысил голос, зовя своих людей из соседней комнаты.
— Товарищи! Забираем документы и отвозим Григорьевича на допрос.
Щуров прошел вперед, а меня подхватили под руки его люди и повели к выходу. Мадам очень резво оказалась около меня и протянула пальто, его разрешили мне надеть.
— Борис Владимирович, прошу вас, Валера правда ни в чем не повинен, — Рита тоже вскочила, но Щуров не дал ей к себе приблизиться.
— Будьте благодарны мне, дорогая Маргарита Григорьевна, что не едете с нами. Но мы, не сомневайтесь, еще увидимся.
Меня повели вниз из подъезда, Рита, не накинув верхнюю одежду, сбегала следом за нами.
— А что случилось с нашим отцом? — услышал я ее вопрос откуда-то сверху, но ответ на него я узнал только потом.
Я надеялся, что в тюрьме я встречусь с отцом, но меня поместили в другую камеру, и я не знал, где он находится. От сокамерников я узнал о произошедшем. Эсерка Фанни Каплан стреляла в Ленина после заводского собрания. Видимо, они считали, что мой отец в этом замешан. Или он действительно был, об этом мне так и не удалось узнать.
Меня продержали в тюрьме пять дней, побеседовав со мной лишь в первый, а затем они будто позабыли обо мне. Когда меня выпустили, я узнал, что отец был расстрелян.
Похорон не состоялось. Мама ходила все время в слезах и проклинала время, в которое мы живем. Бабушка стала молчаливой, Рита ударилась в работу. Лида мне часто повторяла, что мой отец был настоящим человеком. Я был в шоке и не мог поверить не только в то, что его больше нет, но и в то, как мы все это допустили. Было очевидно, что мы не сможем находиться далее в Красной Москве, что отец не сможет успокоиться, и в то же время мы оставались здесь и чего-то ждали, будто бы все могло разрешиться само собой. Мое бездействие было мне отвратительно.
Я много размышлял о своих отношениях с отцом. Мы прошли будто бы по касательной друг друга, несомненно, сталкивались, но не сильно понимали и мало интересовались друг другом. Мне вспоминалось мое детство, он водил меня за руку и рассказывал, как устроен мир. Все вокруг тогда казалось сложным, а отец — простым и понятным. Я был совсем маленьким, эти воспоминания практически не сохранились, но ощущения от них остались. Потом отца отправили в ссылку, и мне запомнились мамины слова о том, что наш папа нас оставил ради своих фантазий, и бабушкины речи о том, что он молод и глуп. Рита рассказывала, что она не помнила отца до возвращения, а когда он объявился, то она некоторое время его побаивалась, но в конце концов он ей понравился. Она теперь удивлялась, говорила, как это может быть так, что отец мог понравиться, ведь он данная от рождения фигура, но это было именно так. Я же видел, что мама радуется его возвращению, она его простила, а я будто сохранил в себе некоторую долю обиды, которая не позволила мне сблизиться с ним вновь сильно. Тогда мы спрятались от городской зимы в Крыму, и я помнил, как я тянул его за руку, уводя от мамы.