— В конце концов, отдам им птицу, я хоть и купил ее у них, все-таки мне кажется, она имеет для них значение.
И все-таки Лутков помог мне договориться с хозяином дома, чтобы он дал мне лошадь добраться до Птицевки. Истинную причину он не выяснял, и я ему не хотел говорить, что это личное дело, но все-таки кое-что я решил уточнить, чтобы моя поездка не была бесполезной.
— В деревне той, а которую мы едем, женщина живет, Ефросинья Сорокина, знаете ее?
Кузьма, бывший бухгалтер на кирпичном заводе, приютивший нас, был маленьким тонкокостным человеком будто в детском тулупе и с длинными усами, безумно торчащими в сторону. Вид у него был немного сумасшедший, но человеком он был, видимо, хорошим.
— А, Фрося, что с Никитой Сорокиным живет?
— Да, она.
— У Никиты сын еще рукастый, по дереву вырезает, о нем в газете писали. Такие ставни делает, закончится война, так он по всей стране будет ездить.
Возможно, я был не прав, решив, что птичку вырезала Фрося или ее сын.
— Он краснодеревщик? Очень интересно. Анатолий, если не ошибаюсь.
— Он, он. А чего тебе Фрося-то? Коль слыхал, что ведьма, не ведись.
— Да нет. Я бывал в этих краях и должен ей кое-что отдать. А сын ее?
— Ванька Сорока? Лучше с ним не встречаться.
— А что с ним?
— Темными делами занимается. Да, раз речь зашла о разбойниках. Если кто на лошадь позарится, говори, что это Кузьмы Мельникова лошадь, должны отстать.
В голосе его прозвучала гордость, и я понял, что, несмотря на вид, человек он тут уважаемый.
Значит, моего брата звали Иван. Я решил, что у незнакомого человека не буду расспрашивать о нем и лучше узнаю его сам или спрошу у Фроси.
Я познакомился с лошадью и поехал верхом в сторону Птицевки. Верховая езда мне нравилась, я любил лошадей, и иногда, когда я представлял себя в белой гвардии, то, словно мальчишка, воображал, как я окажусь в коннице. Кататься учил меня отец, мы с ним ездили в загородный клуб, он хвалил меня за успехи, и очень быстро я научился обращаться с лошадью лучше него. Пока я ехал один и у меня не было зрителей, я иногда поглаживал гриву своей кобылы.
Темнело все раньше, вечером заметно холодало. Я надеялся добраться до Птицевки в светлое время суток, но просчитался. По моим расчетам я проделал большую часть дороги, когда меня застала темнота. Это случилось, пока я ехал по лесной дороге, и это оказалось жутко — практически ничего не видеть перед собой. Лес вокруг не был безмолвным, иногда мне слышались шорохи и трески, и я не мог разглядеть, что их издавало. Но в полной темноте я ехал недолго, очень скоро я увидел окончание леса, впереди было поле, которое хотя бы отчасти было освещено лунным светом.
В самом конце на границе леса и поля я вдруг увидел силуэт всадника на лошади, выплывший откуда-то из части, он преграждал мне дорогу.
— Эй! — крикнул я.
Внизу рядом с всадником показались еще силуэты людей. Несмотря на мою скорость, лошадь впереди не отходила и мне пришлось замедлить ход.
— Стой, наездник, — услышал я громкий голос снизу от одного из силуэтов, — расскажи, куда путь держишь.
Всадник впереди все не давал мне дороги, и мне пришлось остановиться. Тут же чьи-то руки из темноты с двух сторон схватили мою лошадь за поводья, она несколько раз дернула головой и присмирела.
— Так куда путь держим?
Чиркнула спичка, кто-то зажег керосиновый фонарик, который поднесли в мою сторону, а потом к моей лошади.
— У Кузьмы взял лошадь? Хорошая моя, узнаю.
— У него.
— А если украл?
В свете фонарика я смог разглядеть, что внизу стояло двое человек, третий сидел на лошади. Всадник не смотрел в мою сторону, но по мягкому профилю мне показалось, будто бы там сидела женщина. Говоривший со мной гладил лошадь. Он был в широком тулупе и большой шапке, и даже в свете огонька просматривалось, что он очень юн. То ли он был гладко выбрит, то ли волосы на его лице еще не росли активно. Длинные ресницы бросали тени на лицо, как и большой нос, черные кудри вылезали из-под шапки. Несмотря на всю ситуацию, в которой он мне встретился, его лицо показалось мне очень приятным.
— Кузьма Мельников дал мне лошадь на сутки, чтобы я доехал до Птицевки.
— Ой, до Птицевки? Вот куда путь держим. А чего тебе там? — и прежде, чем я ответил, в его руках мелькнул нож. — Ты с лошади-то слезай.
Второй, что держался в тени, чем-то ткнул мне в ногу, и я с ужасом заметил, что это пистолет.
— Слезай, говорю, целее будешь. Коль ничего в тебе опасного нет, поедешь дальше.
Второй все еще держал лошадь за поводья одной рукой, но и первый в любой момент мог ее подхватить, всадник все еще преграждал мне дорогу. Вероятно, если бы я все-таки попытался ускакать на лошади, то получил бы пулю. Я решил послушаться и слез. Кудрявый парень тут же поднес фонарик к моему лицу, рассматривая меня.