— Отвезу тебя до станции, может, помогут.
— Думаешь, возможно? — в голосе Валерия появилась надежда.
Я кивнул.
— Вань, опасно, — сказал Сабир, — вдруг он не один был и его ищут.
— Все равно поедем. Заодно Кузьме лошадь вернем, он человек хороший, его имущество брать не станем.
Сабир принял мои слова, Варя тоже. Лоскутом от одежды я перевязал Валерину рану, мы водрузили его кое-как обратно на лошадь, я сел позади него и взялся за поводья. Сабир вывел из леса своего скакуна, Варя ехала сзади на моем коне Мерлине.
По пути мне хотелось расспросить Валерия об отце еще. Но в дороге он ослаб, обмяк и не отвечал на мои вопросы. Я чувствовал, как иногда у него напрягается тело и шмыгает нос, он старался не всхлипывать, оплакивая свою жизнь. В дороге он отвечал мне лишь на вопрос, здесь ли он, кивал он в этот момент особенно отчаянно, доказывая свою живость и самому себе.
В поселок я въехал один, надеясь не перебудить всех жителей. Медленно ведя кобылу, я доехал с Валерой почти до самого дома Кузьмы.
— Жаль, что так вышло, — зашептал я ему, — но это тебе наказание за мою мать. Говори — не говори, что ни при чем, а все равно твоя вина в это есть. А теперь тебе нужно держаться крепко.
Он кивнул мне слабо, и не с первого раза схватился за поводья, когда я прилаживал его руки. Видно, исходил.
Я спрыгнул с лошади и ударил ее, чтобы она скакала вперед. Мой брат Валерий все-таки сумел схватиться за поводья и доехать до дома, не свалившись. Собака во дворе Кузьмы подняла лай, и вскоре из-за двери появился он сам. Я поспешил скрыться за поворотом, надеясь не быть узнанным в окнах, и лисьим тихим шагом поспешил обратно в лес, где меня ждали Варя с Сабиром.
Оставив Варю в седле, я кое-как запрыгнул сзади нее на Мерлина. Было неудобно, я вжимался в Варю, утыкаясь носом в ее полушалок. Его пух щекотал мне нос и успокаивал меня, я все не мог отделаться от ужаса.
— Как обидчик моей матери, он должен быть убит, как мой брат, он должен выжить — шептал я Варе.
— Все тебе должны, даже смерть.
— Жизнь, жизнь, — спорил я и прикасался к ее животу под дубленкой. Она взяла меня за руку, отвела ее, не разрешала трогать. Вместо этого она повернула голову так, что платок чуть сполз, оголяя полоску шеи с прядью пшеничных волос.
Варя была молчуньей, я говорил много, она слушала и редко комментировала мои слова. Она была Снегурочкой, которая никогда не растает, и, вероятно, настоящей ведьмой. Меня влекла в ней ее недоступность несмотря на то, что она принадлежала мне, и ее колдовская история, ведь она была схожа с моей. Только обо мне лишь ходили лживые слухи, будто я принесен матери чертом, которые сегодня для меня окончательно развеялись, а про нее я не мог утверждать ничего наверняка.
Мы встретились с ней поздней весной семнадцатого года. Тогда я возвращался из Омска, узнавал там, не сменились ли люди, которые нами правили, и возвращался лесной дорогой на коне. Мерлин устал, я ехал на нем медленно, по сторонам не смотрел, больше под ноги глядел, поэтому тогда я не сразу заметил девушку на берегу озера. Она замерла в странной позе, одетая в сарафан из разноцветных лоскутов с заплетенными лентами в тонких косах. Она стояла и не шевелилась, ее взгляд был устремлен в мою сторону, но четкости в нем не было.
В первую секунду я подумал, что передо мной русалка, ведьма или еще какой-либо лесной дух, даже хотелось перекреститься, потом я подумал, что мне чудовищно повезло.
— Эй, красивая, ты с кем здесь будешь?
Я остановил коня и осторожно пошел в ее сторону, боясь спугнуть. Она не шелохнулась, я приблизился и увидел, что она правда красивая сладколицая блондинка. Девушка была тоненькой и высокой, с меня ростом, но личико оказалось нежное, с пухлыми губами матрешки, мягкими щечками и туманными васильковыми глазами.
Приблизившись, я увидел, что ноги у нее мокрые, как и подол сарафана. Видно только вылезла из воды, я снова подумал о русалках.
— Одна, — тихо сказала она. Несмотря на ее красивый сарафан и милую внешность, запах от нее был кровяно-водянистый.
— И ничья будешь?
Она подняла на меня взгляд, и я только теперь обнаружил ссадину в уголке губ и на подбородке, ободок синяков на запястьях рук.
— Себе принадлежу, никому более.
Мне вдруг стало жалко ее, смотря на ее ссадины и пустой взгляд, я отступил на шаг и спросил, как можно мягче.
— Так как же ты в лесу оказалась? Аль заблудилась?
Я тогда вспоминал названия деревень, что рядом находились, и ничего рядом в голову не приходило. До ближайшей идти было весь день, да и то следовало бы идти без остановок, чтоб до заката дойти.