— Красноглазое исчадие с дьявольскими вилами привело тебя к греху братоубийства!
— Да, может, он и не мертвый вовсе, может, его подлечили!
Евгений Платонович снова потянулся к печи, и я опять на него кинулся. Мы сцепились, ярость, охватившая его, придала ему сил. Мы тянули сороку, будто маленькие дети, не поделившие игрушку, ударяли друг друга о кирпич печи. Я краем глаза видел, как тихо заглянула Варя и снова исчезла в дверном проеме.
Отобрать сороку у меня все-таки вышло, но Евгений Платонович был неугомонным. Он все кидался на меня, и когда я оказался сзади него, чтобы схватить и скрутить, у него вышло заехать мне локтем по носу так, что у меня аж заслезились глаза. Пока я моргал, Евгений Платонович стал отдаляться от меня, и, когда я вновь смог видеть отчетливо, оказалось, что Сабир оттаскивает его.
— Ай молодцы какие, — досадливо говорил Сабир, — неймется им…
Сабир выругался, и я увидел, что Евгений Платонович правда успокаивается.
— Убери его с глаз моих долой, а то я не знаю, что с ним сделаю! — крикнул я.
— Подумай, Ванька, головой! — крикнул в ответ мне Сабир, но все-таки стал уводить Евгений Платоновича.
Потом я остывал на кухне, и кровь их моего носа все не останавливалась. Вроде он уже и не болел, а она все лилась по моим губам и подбородку. Варя принесла тряпочку и ей стерла кровь с моего лица.
— Птицу мою хотел сжечь, экая идея ему пришла!
— Она ведь красивая.
Кровь остановилась, только когда вся вода в тазике порозовела. Варины белые пальчики смотрелись к месту в этой воде.
Вечером я помирился с Евгением Платоновичем, мы пришли к обоюдному согласию, что он помолится над моей сорокой, на этом историю с ней и завершим. Полночи я сидел и сторожил свою сороку, чтоб он не нарушил обещание, а Евгений Платонович громко молился над моей игрушкой. Дважды за ночь у меня снова начал течь кровью нос, Евгений Платонович косился на меня, считая это дурным знамением. Он мог бы читать молитвы до утра, но посреди ночи я ушел спать к Варе.
Проспал я недолго, в то время, когда рассвет только зачинался, Варя меня разбудила. Она улыбалась, нежная и счастливая, ее улыбку я видел очень редко. Варя сказала:
— Пора вести меня в деревню в твой дом.
Я, жутко радостный, поднялся, обнял ее и рассмотрел, она вся светилась будто от нежности, и была спокойная, будто ничего ее не терзало. Я не стал спрашивать, в самом ли деле все начиналось, или у нее было лишь предчувствие. Схватив корочку сушеного хлеба, я пошел седлать коня.
Евгений Платонович не вышел к нам, то ли был утомлен ночными молитвами и спал слишком крепко. Сабир говорил:
— Осторожнее нужно быть. Они рыщут по всем окрестностям наверняка. Может, и в деревне твоей побывали.
Я пообещал ему держать ушки на макушке, и мы поехали с Варей в Птицевку. Дождь снова полил, в такую пору только бы дома сидеть, но я знал, что Варя не отступит от решения ехать домой. Сидя на лошади, она куталась в свой полушалок, но он не спасал ее от дождя.
Когда мы приехали, к нам сразу выбежала моя мама, видно, узнавшая топот копыт моего Мерлина.
— Ванюша, тебя искали! Какие-то люди, все неприятные, — тут же выпалила мама. — Что же ты натворил?
— Ничего, мама, не бери себе это в голову. Лучше веди Варю в баню.
Мама от удивления ахнула и забыла об этих неприятных людях. Она побежала греть воду и затоплять печку, а потом повела Варю в баню.
Я волком ходил по двору и видел, как из окна на меня периодически поглядывает Людка, оставшаяся в доме с Шурочкой. Мама и Надя пошли с Варей в баню, за что я был им благодарен, потому что повитуху бы пришлось вести из другой деревни, наша померла в том году. Звуков из бани не было слышно, и я удивлялся: то ли Варя была такой тихой, то ли стены такими добрыми. Домой заходить не хотелось, казалось, что от духоты бы мне самому сейчас подурнело.
Когда дождь закончился, Люда выпустила Шурочку во двор. Я смотрел за ее неловкими движениями и робкими улыбками, и мне хотелось подбежать к ней и обнять, чтобы спросить, каково это — быть ребенком? Будет ли и моему дитю жить легко в ее возрасте, или это крайне изменчивое время навредило и детям? Поэтому я не подошел к ней, а только наблюдал со стороны. Ее блеклые глазки были словно нарисованными, она смотрела вокруг будто слегка подслеповата, и от этого, казалось, только более милой.
Я поймал Люду и велел ей пойти в баню и узнать, но в этот момент как раз вышла мама. Она улыбалась и выглядела еще моложе своих лет, будто бы она была сама чуть старше меня.
— Все хорошо, Ванечка! Все прошло быстро, как у кошки! У тебя сын!