— Не, я так: сегодня там, завтра сям.
— Это как?
— Считай меня кем-то вроде красного партизана пока.
— Ты, что ль, со своими разбойниками?
— У меня сын родился, звать Васей.
Толик еще не ушел в красную армию, когда мы с Варей сыграли свадьбу, но новости о том, что я ждал сына, не знал.
— Вот это да, дай Бог здоровья ему и твоей жене. А моя Шура?
— Тихоня. Уже говорит, да в основном шепотком. Людка уверяет, что только со мной такая тихая, а как дома рядом никого нет, то и песни горланить может.
— Ничего себе. А Люда сама? Отец и мать? Тетя Фрося?
Я рассказал ему кое-как о домашних делах, и видел, как ему радостно и одновременно печально стало от этого рассказа. Было удивительно, иногда встретишь кого-нибудь дома, аж тошно смотреть, а после разлуки радуешься так, будто бы всегда душа в душу жили. Впрочем, с Толиком у меня всегда были неплохие отношения.
— Не жалеешь, что подался сюда? — спросил я, когда в разговоре повисла пауза.
— Нет, — серьезно сказал он, — Матвея ввязали в империалистическую войну, в которой он служил не за Родину, а за буржуев. Теперь мы должны оружием погнать врагов трудового населения.
— Рабочие и крестьяне всего мира гордятся тобой, — я хлопнул его по плечу и снова забрался на коня. Вот как Толика насобачили разговаривать, я поразился и внутри себя посмеялся над этими формулировками.
С рассветом началось наступление, англичан не было, кроме наших были чехи. Солдат наступала целая тьма, я забрался на столб и сначала пытался сообразить и посчитать, но ничего у меня не вышло, по ощущениям их были сотни. Конница казалась грозной тучей, пешие шли так уверенно, будто бы ничто их не могло сокрушить. Но самым жутким оказались даже не пулеметчики, а артиллеристы с гаубицами и мортирами. Я видал такие не раз в обозах, но впервые встречал их в таком количестве, да еще и с наставленными в мою сторону дулами. Сабир потянул меня за ногу, и я еле успел спрыгнуть со столба, как снаряды полетел в нашу сторону.
Наши сидели за укреплениями, но, когда полетели ядра, это не спасло. Такого месива из людей я не видал ни от пуль, ни от пыток. Шумело так, что у меня перехватывало дух, будто бы стреляли прямо внутри моего уха. Картечь впивалась в тела, и я балдел от того, что вся она пролетала мимо меня.
— Кишки на кулак наматывать, но биться до победы! — закричал местный командир таким громким голосом, что его слышно было сквозь этот чудовищный шум. — Пулеметчики!
Я был бы рад пострелять из пулемета, но Бог уберег меня от того, что я не стал пытаться добежать до него. До артиллеристов было не добраться, приходилось прорываться вперед, но чуть ли не каждый погибал под снарядами. Мне хотелось стрелять во врагов, а еще больше — рубить их шашкой, но из-за укрытия выбраться было подобно смерти. Иногда мне удавалось сделать выстрелы, но они были холостыми. Люди, выглядывающие из укрытий, падали замертво, а я всякий раз прятался снова, не тронутый пулями.
Укрытия прохудились, кровь заливала затоптанный снег, раненых перевязывали чем попало. Мне не приходило в голову, чтоб такое мог сделать именно я, но, когда поступил приказ отступать, я его принял. Мы стали отходить за железнодорожные пути, оттуда можно было добраться до леса, и люди повально туда побежали, я видел, как и большая часть моих соколиков упорхала туда.
— Плохи дела! — проорал мне в ухо Сабир, будто его оглушило больше меня. — И Мерлина кто-то увел.
Я посмотрел на место, где мы оставили коней, узнал Сулима, а моего действительно забрали, повезло, если кто-то свой. Конь Сабира был куда породистее, но и норовистее, может быть, никто не осмелился.
— Вань, отходим? — спросил Сабир, и я понял, что все-таки дела не так плохи, иначе бы вопроса в его интонации не было.
— Нет, нет, нет! — заорал Леха Евразиец, оставшийся единственный из моих людей. — Стрелять гадов!
— Остаемся! — заключил я. Сабир не стал возражать, только громко цокнул языком, но будто и сам был рад такому решению.
Про Толика я будто за бой и забыл и был так же удивлен увидеть его, как и в первый раз. Он полулежал, оперившись на поваленное дерево, и бестолково пытался перевязать свой живот, видно, простреленный в бок. Мне вспомнился Валерий, которого я пырнул будто бы в том же самом месте. Кроткий Толик никого не звал на помощь и наверняка и сюда добрался сам без чьей-либо помощи, тратя последние силы.
Я подбежал к нему, вырвал из его рук окровавленное тряпье и сам стал туго его перевязывать, сжимая ребра до боли, но в конце концов будто бы остановил кровотечение. Толик молча вытерпел все, смотря в сторону, словно боясь встретиться со мной взглядом.