Меня подобрали еще до наступления темноты. За это время я наткнулся на одного крестьянина на лошади, но он поспешил ускакать от меня, будто смог разглядеть, что я не так давно бился насмерть. Почуял опасность, собака. Следующим путником оказался мой человек, Макар прискакал на лошади за мной. Он сообщил мне, что Толик жив, а я ему — что Евразиец мертв. Ему тоже взгрустнулось, даже слезы по щекам потекли, и тогда я разозлился на всех вокруг, и пообещал ему, что убью каждую Колчаковскую скотину.
Макар привез меня в деревню, где они нашли укрытие, и повел в дом, где Сабир выхаживал моего брата. Толика уже перевязали, он лежал на постели, провалившись в подушку, и дремал. Однако, когда пол заскрипел от моих шагов, он тут же открыл глаза и с тревогой посмотрел на меня.
— Ну-ну, скоро пойдешь на поправку, — сказал я ему. Он быстро-быстро закивал в ответ. То ли у него не было сил говорить, то ли язык от страха проглотил.
Ко мне подошел Сабир, рассказал, что незадолго до меня из дома вышел лекарь, которого он привез с сегодняшнего поля боя, он тоже сражался за большевиков, и сказал, что, если не будет воспаления, Толик будет жить, рана неглубокая и органы не задеты. Я вкратце рассказал ему о том, что случилось, о расстреле и Евразийце, и разбудил и в нем злость, бушевавшую уже во мне. Затем хозяйка дома накормила меня супом, меня разморило, и я залез в постель Толика спать рядышком.
Всю ночь Толик казался мне холодным, и я обнимал его, вспоминая, как нас маленьких с ним и Матвеем в холод клали спать на печку. Иногда я просыпался и проверял, не слишком ли Толик холоден, не угас ли он, но он иногда сам на меня смотрел, хлопал ресницами.
Утром, набравшись сил, я посмотрел на Толика трезвым взглядом, и мне стало чудовищно жаль его. Он, бедняга, сильно боялся, но держал этот страх в себе, не давал ему выхода наружу. Его тело все было напряжено, и ночью мне казалось, что это от боли или холода, а теперь я понимал, что его сковало от страха. Ну и какой из него солдат? Но пошел сам в армию, значит, стержень есть.
Я велел хозяйке нагреть нам еще супа, и сказал Толику садиться поесть.
— Вань, может быть, мне нельзя есть? — робко спросил он.
— Ерунда, всем больным нужна пища для выздоровления.
— У меня кусок в горло не лезет.
— Тоже ерунда. Аппетит приходит во время еды.
Но Толик не торопился браться за суп. Я показательно вздохнул и зачерпнул ложку бульона.
— Открывай рот.
— Вань…
— А-а-а, летит птичка.
Так кормила меня моя мама, а его Надя. Научилась ли мама у нее этому приему, или все так кормили деток? Это делала и Люда с Шурочкой, и даже я, когда как-то мне пришлось ее подкормить. Может, и через много поколений ложка-птичка будет лететь в рот. Толик, явно смущенный, съел одну ложку из моих рук, а потом сам взял тарелку и принялся медленно цедить суп.
— Спасибо, — сказал он, опустошив тарелку.
— Англичане говорят: сенкью. Это мне рассказал Евгений Платонович, наш отшельник. Он много-много языков знает.
За окном началась метель, суровая, по-настоящему декабрьская, такая, что за ней ничего не видать. Снег забивался в рейки окна и скоро должен был закрыть все стекло. Обычно такая пурга идет долго, я понял, что нам придется задержаться в этом доме подольше, да и Толику, пока он болеет, лучше было бы обойтись без долгих переездов. Дом был хорошо протоплен, хозяйка пугливая, но доброжелательная, стоило попозже попробовать заглянуть в ее комнату, коль Макар этой ночью еще не успел до меня.
С мороза вернулись Сабир и Макар, видно, пурга их пригнала в дом издалека, что они оказались тут не от ее начала. От них приятно повеяло холодом, так приятно его можно было почувствовать только в теплом помещении. Они рассказали, что по деревням не рыскают солдаты: то ли погода спугнула, то ли из-за не случившегося переворота дел было полно и в городе.
Толик при их появлении весь снова потух, и я решил его повеселить.
— Кстати, мы тут говорили об Англии, — сказал я, обращаясь и к Сабиру с Макаром, затем снова повернулся к брату. — Ты знаешь, чего это такое?
— Страна, — тихо сказал он, затем в его голосе появилась некоторая уверенность, он будто бы даже хвастался. — В городе есть англичане сейчас.