— И зря я тебя всяческими словами называла, — говорила растрогавшаяся Люда.
И все-таки несмотря на всеобщую радость, через несколько дней Толик сообщил, что собирается вернуться в Красную армию. Бабы сначала начали голосить, что Людка, что мать его, но Толик проявил несвойственную для себя твердость и сказал: все равно пойду. Он говорил, что его, мол, никто не отпускал из армии, он теперь будто дезертир, но товарищи поймут, что, выздоровев и готовый к бою, он все-таки решил заскочить и домой.
Толик уехал, а потом собрался и я. Зима не лучшее время года для подобных занятий, но ждать весны я не собирался. Я должен был прогнать этих белых собак со своих земель.
Мне нужны были люди, поэтому я отправлялся по деревням и селам, агитируя людей.
— Большевики дали нам свободу, но забрали Бога. Колчак хоть Бога и вернул, но забрал всю свободу. Адмирал у власти, как собака, науськанная только кусаться, будет ввязывать страну во все новые войны. Он станет править с хлыстом в руках, чтобы выдрессировать себе покорных псов. А мы не такие! Наш вольный дух не сломить лживыми словами о долге и чести, которые льют нам в уши! Человек, знающий пулемет так же хорошо, как «Отче наш», станет худшей из альтернатив царизма! Мы — народ вольный, не позволим поработить себя снова и покажем ему кукиш, ой, покажем ему! Будет бежать от нас, как крыса, до границ других стран, что только пятки сверкать будут! Зададим ему перцу, суке поганой!
Обычно я вскакивал на какую-то балку или другую высоту, потому что был я ловок почти как кошка, только чуточку хуже Вари, и вещал оттуда. Коль публика была соответствующая, я свои слова перчил крепким словцом. Народ нужно было завлекать, чтобы все рты разинули, смотря на меня, поэтому я вставал ногами на спину коня, громко свистел, а в конце концов забрал своего медведя Улю у торговцев, которого я продал им пару лет назад, и выступал, то в обнимку с ним, то усевшись на него сверху. Сабир говорил, что я шут гороховый, но самому ему все на самом деле нравилось, после моих слов он тоже держал речь перед народом, но его слова были спокойнее, по-военному отчетливее, да все равно с легким юморком.
Люди в самом деле стали у меня появляться, в основном это были беглые солдаты с той или другой стороны, либо люди, по тем или иным причинам не желающие присоединяться к Красной армии. Большинство были из местных, у них имелось жилье поблизости, но они были готовы по зову оторваться от родной земли и присоединяться ко мне, других же я размещал то у Евгения Платоновича, то в одной погибающей деревеньке, в которой и так народу оставалось полторы калеки, а за последние смутные годы и те вымерли. Там проживало лишь несколько бабушек, непонятно как тащивших свое существование, но они, может, только и рады были, что в отсыревших домах снова дым из труб бьет. К домам я прикармливал бродячих собак, и когда я приезжал туда, то был встречаем радостным лаем.
Некоторые считали, что у меня нос не дорос главенствовать над ними, были люди и поопытнее меня, но я был такой обаятельный, такой верткий, смышленый, смелый и опасный, что рано или поздно мне подчинялись. Кое с кем приходилось схватиться, но коль я был кого и слабее, то брал его хитростью и все равно побеждал.
Мы кружили по дорогам вокруг города и теперь никому не давали спуска. Это понесло за собой противодействие, люди перестали выходить из города малыми группами, теперь все были на стреме да с оружием, но и количество моих людей пухло. Часто я приезжал к Гладышеву, который успел сбежать тогда до расправы на военно-революционном суде, он давал наводку, где можно порубить колчаковское офицерье, и мы живились там. Из-за этого нас, банду Ваньки Сороки, приравнивали к красным партизанам, но это было не совсем так, поэтому я злился всякий раз, когда слышал подобное.
Иногда за нами тоже устраивали охоту, но лес был моей стихией, поэтому я легко уводил своих соколиков при необходимости, а у колчаковцев было слишком много проблем, чтобы гоняться долго за нами по дебрям.
Самым крупным нашим дельцем вышел грабеж охраняемых обозов с оружием летом девятнадцатого года. Тогда, после шумных успехов Сибирской армии Колчака на Урале, его снова гнали обратно, и вновь удача была на стороне большевиков. О перевозке оружия я узнал от одного пойманного солдатика, которого подхватил в кабаке. Надравшись, он больно громко хвастался перед разгульными девками, где он служит, и ему не повезло, что из всех недругов, что он мог там встретить, ему достался именно я. Когда бойцу захотелось подышать воздухом, я вышел вслед за ним, накинул удавку ему на шею, и поволок, как собаку за собой в лес. В кабаке было шумно, на улице темно и пусто, поэтому никто и не заметил.