Я закричал всем, хлопая в ладоши:
— Это Варя пожаловала, жена моя, что лучше кого-либо обращается с ножом!
Это была правда, пока я ее обучал, у Вари выходило это замечательно, и разок она даже успела применить его в деле.
— Да как же, девка и лучше меня ножик держит? — снова усомнился смелый Антон. Варя не растерялась, едва посмотрев в его сторону, она достала нож и метнула его в сторону Антона так, что он просвистел у него над макушкой и воткнулся в стену за его спиной.
Антон обалдел:
— Чуть не убила!
— Говорят, ведьма, — отозвался кто-то. Это мне уже не понравилось, мне сразу вспомнилось, как было обидно в детстве считаться чертенком, ведьминым сыном.
— А ну цыц, пока язык цел! Давай, Тимофей, играй нам песню!
Зазвучала гитарная музыка, я вытянул за руку Варю на небольшой островок без людей, и мы с ней пустились в пляс. Варя двигалась так ловко, будто и правда колдунья, все засмотрелись на нас и, видать, завидовали, какая у меня жена. Потом я посадил ее на скамью рядом, и Варя тоже вдоволь наелась и напилась.
— Вот с ними мы всех таких баринов, как твой ненавидимый, убьем, — говорил я Варе тихо, и мое пьяное дыхание отражалось от ее шеи, — Вася подрастет, будешь тут со мной скакать в вольных лесах с шашкой.
— А если еще дети пойдут? — спрашивала она своим голосом, лишенным интонаций. Мне показалось, что она этого и хочет, и боится. Но все-таки первоочередно «хочет», и сердце мое залилось от радости, потому что я, как единственный сын матери, хотел нам с Варей много деток.
— Для всего найдется свое время, — отвечал ей я, чтоб она не обиделась, увидев у меня слишком большое рвение.
Мы куролесили всю ночь, под утро я нашел домик, где еще оставалось натоплено, и мы провели с Варей время вместе, и потом ее, чуть сонную, я повез обратно в Птицевку, где, должно быть, хныкал оставленный Васенька.
После этого пира мы стали только еще более бравыми и сильными, оружие этому способствовало. Потом, после череды побед на западном направлении, Колчак стал терпеть поражение за поражением, как говорили, он передал пост верховного правителя Деникину, который был от нас очень далеко. Колчака пригнали обратно в Омск, а потом он бежал и оттуда, по его пятам шла Красная Армия. Я ездил в то время без страха по городу, его охватила смерть. Люди бросались уезжать, оставляя дома, имущество, некоторые взбирались в повозки, одетые не по-зимнему, отчего-то надеясь не замерзнуть в долгом пути. Омск был охвачен эпидемией, я натыкался на людей на улице, непонятно живых или мертвых, с сухой кожей, пятнами на ней, видел, как роются множество могил и телеги с мертвецами, лошади умирали прямо на дорогах. Стоял смрад, город гнил, а мне было противно и радостно оттого лишь, что именно в такой атмосфере его покидает Белая Армия. Они оставляли своих раненых, прямо на коне я заезжал в госпиталь, где не было отопления, и видел, как на одних койках лежали полуживые, на других — окоченевшие от холода. Вряд ли там можно было помочь хоть кому-то, я нашел одного знакомого мне попа, который собирал вещи для дороги, чтобы бежать до прихода Красной Армии, и притащил его в госпиталь.
Я был не один, некоторые ребята ездили со мной, и, рассказав об этом Евгению Платоновичу, я получил в ответ яростную тираду о том, что заезжать туда было нельзя. Из этого вышла жуткая история: в ноябре, когда в городе обосновывались красные, я не мог быть в гуще событий, потому что должен был отправиться домой, Васеньке исполнялся год. Я видел его чуть меньше месяца назад, тогда он еще был ползунком, но я представлял, что когда вернусь, то увижу его уже стоящего на ногах, схватившегося за Варину юбку. Но приехать мне туда не удалось: многие мои ребята залихорадили в дороге, и мы едва смогли довезти их до нашей деревни. Пока мы были в грязном городе, к нам прицепилась вошь, и, как мы не пытались ее извести с себя, все равно она кусала нас то за голову, то под одеждой. Особенно это раздражало тех, что успел побывать солдатом в великой войне, например, Сабира, он говорил, что вошь была вечным его спутником тех времен. Прискакал Евгений Платонович, он велел всех брить налысо и сжигать одежду, и мы его нехотя послушали. Постепенно у лихорадящих начали появляться розовые пятна по коже, и мы подтвердили свои худшие предположения, что это был тиф. Евгений Платонович велел всем здоровым разъехаться, но не общаться с ни с каким новым человеком на тот случай, если все-таки болезнь еще просто не успела проявить себя. Он говорил, что в последнее время он только бухает да слушает наши бандитские байки, и наконец он может свершить что-то хотя бы приближенное к чуду — он решил самоотверженно ухаживать за больными.