Я разозлился, стал патрулировать окрестности со своими ребятами, пытаясь выяснить маршруты, чтобы перехватить воров от новой власти, но вышло не сразу. Но в конце концов, нашел такую группу смельчаков, грабящих народ в моих сибирских землях. Я их остановил, выяснил все, что мне нужно, потом пригнал побольше соколиков и отобрал все награбленное. Ребята побузили, что я им зерно брать запретил, побунтовали против меня, но потом поняли, что так правильно, и утащили только то, что нашлось у убитых. В этот раз они взяли больше, удивительно, что солому с крыш не сняли. Зерно и другие изъятые продукты я привез обратно в деревню, но не всякий решился забрать свое. Тому, кто не решился, сказал, что если худо станет, то пускай меня ищет, полгода запас их тратить не буду.
Тогда-то Гладышев и устроил на меня охоту. То ли он не знал, где находится деревенька, где гнездовалась большая часть моих людей, то ли хотел свести счеты для начала со мной, но именно с меня он и начал.
Как-то я возвращался в родной дом, я хотел поделиться известием, что по слухам Колчака шлепнули. На земле лежало целое облако снега, лошади было сложно идти, поэтому двигались мы медленно. Оттого топот был тише, и меня никто не вышел встречать во двор, и все-таки я этому удивился. Пока я распрягал лошадь, то увидел Людку на заднем дворе, вытрясающую половик, но, заметив меня, она, не посмотрев мне в глаза, заторопилась в дом. Людка могла со мной и не поздороваться, но все-таки ее поведение насторожило меня.
Я, не будучи дураком, решил пораскинуть мозгами, прежде чем в дом идти, и прислушаться, а слух у меня был как у летучей мыши. Я достал папиросу и встал на крыльце. Снежные следы были затоптаны, а от копыт тут отметок не было, лишних вещей тоже было не видать. Дома было тихо, даже чрезмерно, но я точно знал, что Людка по крайней мере внутри, да и дым из трубы активно валил.
— Эй, хозяева, есть кто дома? — крикнул я.
Мне показалось, что за дверью мне послышался скрип половицы, а потом вдруг я услышал выстрел прямо внутри дома. Я ринулся туда, думал вышибать дверь, но она оказалась незапертой и легко мне поддалась. У порога я чуть не споткнулся о тело мужчины, лежащее на полу. У него было прострелено горло, он быстро исходил кровью, но все равно одной рукой пытался дотянуться до пистолета, лежащего на полу. Я схватил его оружие и пнул по шее, чтобы разжать хватку руки, сжижающую рану.
Напротив меня в дверном проеме комнаты стояла Варя с ружьем, припрятанным для нее. Я видел, как она резко направила дуло направо, в сторону двери через коридор в другую комнату. С пистолетом я кинулся туда, в мою сторону стреляли, прежде чем я успел рассмотреть, что там еще двое красноармейцев. Мы с Варей палили по ним в ответ, одного подстрелили, другой скрылся в комнате в доме. Напролом через дверь было не пройти, из окон он тоже мог бы легко нас снять. Но Варя быстро смекнула, что делать, пока я добивал раненого. На потолке была не прибитая доска, а вход на чердак был именно в нашей комнате, откуда она и стреляла. Я подсадил Варю, и она ловко и совершенно бесшумно забралась на чердак, будто бы не прекращала лихую жизнь и не носила ребенка. Также по-мышьи тихо она дошла до потока над комнатой с красногвардейцем, подняла доску и, быстро прицелившись, убила парня точечным выстрелом.
— Сколько еще?
— Двое. На другом конце деревни сидят.
Услышав выстрелы, эти двое поспешили на помощь товарищам. Их я снял выстрелами из окна.
Итого двое лежало в коридоре, один в большой комнате, еще двое на дороге. В сенях от слез надрывалась Шурочка, за окном лаяли собаки. Я быстро снял Варю с чердака.
— В порядке, хорошая моя?
Она только кивнула и метнулась в нашу комнату. Васенька стоял в уголочке, зажимая уши с приоткрытым ртом и обиженным лицом, будто бы вот-вот разойдется в крике, но все никак этого не делал. Варя взяла его на руки и повернулась так, чтобы он не видел происходящего в коридоре.
— Где остальные? Мама?
— Матушку и Никиту Емельяновича заперли в бане у Семеновых, чтоб не выдали. Людка с Шурой, видно, в сенях.
— А Надя?
Варя повернула мою голову, и я увидел, что в коридоре на четвереньках стояла Надя, она вся дрожала, и губы ее шевелились в молитве. Удивительно, пропитанный опасностью ситуации, мой разум различил сразу врагов, а безопасную Надю даже не вычленил.
Я стал поднимать ее с полу, Надя казалась тяжелой и неповоротливой, она завыла.
— Ой, горе… ой… ой…