Мне удалось уложить ее на кровать, а она все выла.
Я заглянул в сени, Людка стояла у двери, обнимая Шурочку, и, увидев меня, ничего не сказав, ринулась наружу и побежала.
— Куда? Я не злюсь, что не выдала засаду! — закричал я ей вслед.
— Пусть, — сказала Варя. — Вероятно, боялась за дочь. Они пришли сюда вчера и сказали, что будут дожидаться тебя. Заперли твою матушку, так как она сразу просить за тебя стала, и Никиту, как мужчину. Все время с оружием ходили, а как твоего коня услышали, так один встал с направленным пистолетом прямо к двери.
— Вот крокодиловы отродья. Успокой Васю и неси тряпки.
Я стал перетаскивать тела в сени, мертвецы казались куда тяжелее, чем если бы они были живы. Осталось много крови, и на полу, и на снегу на улице. Вокруг большого красного пятна снаружи столпились местные собаки и облизывались, а я думал, давайте, слижите этот след, по которому нас могут выследить. Но я еще не знал, стоило ли нам немедленно бежать или готовиться к обороне, поэтому не задумывался всерьез, что делать с этим пятном до таяния снега.
Пока мы возились, Людка, видно, выпустила маму и Никиту, о их приближении я узнал по маминому вою. Она села на пол рядом с Надей и плакала, утирая слезы рукавом, как маленькая девочка. Никита постоял в дверях молча некоторое время, рассматривая пятна крови на полу, его лицо было суровым и печальным. Он рано старел, будучи лет на пять старше мамы, сегодня он казался стариком. Затем он подошел ко мне.
— Убирайся, — сказал он громким голосом, но спокойно. Я чуть осклабился, еще не понимая, чего скажу.
— Не трогай его, ой, пожалей, пожалей, Ваня! — завыла Надя.
— Он не тронет! — сквозь слезы крикнула мама.
— Тихо, — не оборачиваясь сказал Никита, — Убирайся насовсем, Иван, и в моем доме больше никогда появляться не смей.
Я злился, но смог сдержать себя, потому что понимал, что правда была на его стороне. Мне самому вовсе не хотелось лить кровь в родном доме.
— И забирай жену. Ребенка можешь оставить, Фрося воспитает, но ты его больше никогда не увидишь.
— Я хоть в чертовом омуте буду жить, но ребенка здоровым воспитаю и там, — тут же отозвалась Варя.
Я прошелся от одного угла комнаты до другого, стараясь сбавить злость, у меня получилось.
— Давай-ка с тобой потолкуем. Сделанного не воротишь, эти красные собаки, которые хотели мне голову пулей снести, теперь мертвы. Очень скоро про это прознают их товарищи, и они будут здесь. Самым разумным способом защитить вас будет пригнать сюда побольше моих друзей и перерезать их еще на подходе.
— Нет, Иван. Самым разумным будет сдать тебя им. Зная твой характер, скажу, что ты не станешь перекидывать вину на другого и признаешь, что их смерти — твоих рук дело.
— Допустим.
— Более того, я сам лично поеду об этом доложить. Но так как красные комиссары будут здесь не сразу, ты с женой успеешь уехать.
— И ты думаешь, это тебя убережет? Думаешь, эти сволочи тебе ничего не сделают? Кумачи обирают деревни, грозя сотням людей голодной смертью, и ты считаешь, они пощадят твою жизнь?
— Да, Иван, потому что я прав. И потому что это люди честные, на других бы мой сын и не пошел работать.
Он говорил так подкупающе уверенно, будто бы ему и правда можно было поверить.
— Уйду, — сказал я после паузы. — Но буду неподалеку в лесах, до тех пор, пока красные собаки не заберут своих покойников и я не пойму, что все так, как ты говоришь, и вы будете в безопасности.
Никита снова покачал головой.
— Нет. Если ты на самом деле хочешь хоть раз по-настоящему помочь, уходи и не возвращайся. После второго разбойничьего нападения всю семью уверенно обвинят в сговоре с тобой.
— Сам говоришь, правда на твоей стороне, чего б им обвинять.
— Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Понимаю. Я уйду. Варя, собирай вещи.
Я посмотрел на нее, она, как и всегда, выглядела спокойной, будто бы уход из дома ее совсем не беспокоил. Мне даже казалось, что Варя рада вновь полноценно вступить в вольную жизнь.
— Что хочешь забирай, только уходи! — крикнула Надя.
Я махнул рукой на эту дуру и подошел к маме, опустился рядом с ней на колени и взял ее маленькую руку в свою.
— Ванюша мой, сердце мое, радость моя, — запричитала она, будто бы позабыв о покойниках в наших сенях, или тут же простив мне и их. — Я же на тебя жизнь положила, как же ты можешь так уйти от меня. Не пущу, сердце мое разорвется на части!
Мне самому стало больно, в груди будто сжалось что-то нежное, уязвимое, даже ком к горлу подступил. Расставаться с мамой тоже было очень тяжело. Я ей зашептал:
— Ну-ну, матушка, сейчас мне правда нужно уйти. Но я часто уходил, и в этот раз мы не навсегда расстаемся с тобой. Слово дам Никите не появляться в доме, но уж с тобой найду путь свидеться. Ты только немного подожди.