В середине весны Варя родила девочку. Мы назвали ее Викторией, как английскую королеву и как римскую богиню победы. Я давно задумал это имя для дочки после бесед с Евгением Платоновичем и был рад, что вслед за сыном пришла девочка. Васенька в это время стал дурным; всегда молчаливый, он вдруг стал много хныкать и еще меньше лопотать. Варя вдруг на время лишилась рассудка и стала думать, будто Васеньку могли подменить, но в конце концов мама смогла ее как-то вразумить. И хоть я и не знал, что она ей наговорила, Варя успокоилась.
А я вспомнил, как моя прабабка ругалась, что меня в детстве подменили на чертенка, когда я ее не слушался. Она рассказывала, что я, видно, в печку провалился, а из-за нее вылез рогатый чертенок. Я спрашивал, а где же тогда мои рога, а она отвечала, что я, видно, их сточил, пока со всем миром боролся. В детстве я сам почти был уверен, что я бесовское создание, ребята в деревне дразнились, что Фрося стала невестой дьявола, поэтому у меня отца и нет. Я спрашивал об этом у мамы, а она смеялась, а потом говорила совершенно серьезно, что, когда наша собака ощенилась, они с Никитой положили слепышей в ведро, принесли к реке, а она вдруг смотрит и видит — среди них один волчонок. Стало ей жалко его, она взяла его в руки, а он обернулся маленьким мальчиком, которого она Ванюшей и назвала. Я гордился этой историей, и говорил всем, что я не бесенок, а волчонок, и во всех несогласных стрелял из рогатки. Будучи постарше, когда я ходил развешивать уши на россказни Евгения Платоновича, я стал придумывать себе, будто на самом деле я сын английского лорда или даже короля. Он справил меня по Темзе в корзине, и мама выловила меня из Иртыша, и я стал тут жить.
Как-то я обедал в мамином новом мирном доме и вдруг все-таки спросил об отце.
— Григорий, — ответила она задумчиво, но это было неинтересно, имя я его и так знал. — Он был борцом со всякой властью, как и ты. Может быть, только на словах, я не знаю. По крайней мере, в ссылку его отправляли за это. А еще он был болтуном, как ты. Да и есть, наверное. Знатный человек был, рисовал мосты.
Мама, верно, хотела назвать его лжецом, но смягчила краски. О том, что он точно остался в прошлом, я умолчал. Уж не английская знать давала мне происхождение, но все-таки высший свет.
Однажды приехал к нам Евгений Платонович, зашел ко мне в дом и стал у меня перед носом крестом размахивать.
— Каяться, Иван, нужно в своих грехах. Господь Бог верен и праведен, он простит твои грехи и очистит от всякой неправды. Сколько людей ты убил из-за своей жадности. А сколько ты убил, ведомый гневом, все только больше! Твоя душа насквозь пропитана грехом, его так просто не отмыть. Нужно начинать каяться прямо сейчас, Иван, пока не поздно спасти твою заблудшую душу.
И я каялся. Вставал на колени, склонялся так низко к полу, что касался лбом его, и вспоминал свои грехи, был честен с собой и ничего не утаивал. В своем покаянии я старался не оправдывать себя, что угрызал я своих врагов, что делал это ради свободы, всякий раз, когда такие оправдательные мысли появлялись, так я их гнал. Евгений Платонович ходил вокруг меня и ругал, и длилось это долго. Варю он тоже зазывал, но она лишь перекрестилась и ушла по своим делам.
После этого я почувствовал себя лучше и, хотя я совершенно точно не отказывался от своего пути, я решил, что буду стараться лить меньше крови. Омск — промышленный город и нужно было пытаться ослабить армию, в первую очередь нарушая снабжение. Я вовсе не собирался скидывать ответственность за убийства красноармейцев на кого-то другого, я по-прежнему считал, что это необходимо и по-другому бороться нет смысла, но решил временно потратить больше сил на нападения на промышленные объекты и пути.
Вот часто мы с Сабиром стали навещать железную дорогу, подрывали ее. Однажды летом мы сидели на ней и болтали. Ночь была теплая, раскаленные днем рельсы остыли и приятно холодили ноги, в лесу вокруг пели птицы. Я мог различить каждую по свисту. Мы чувствовали себя в безопасности, а оттого властителями всего простора, что было доступно зрению. Коль пошли бы дозорные, мы успели бы умыкнуть в лес, но их было не видать.
— Помню, я был маленьким, — говорил Сабир, — и мимо нашего села прокладывали железную дорогу. А у нас в то время никто и поезда ни разу не видел. Ну как никто, пара человек, когда ездили в далекий город. Но он располагался еще дальше, чем твоя Птицевка от Омска. Я был маленьким и думал, повезет, если когда-нибудь в своей жизни до него доберусь. В то время казалось, что до него идти также далеко, как, не знаю, отсюда до Петрограда. Или до родины мадьяр даже. Мать моя никогда не бывала там, да, может, это уже и не так. Кто знает, что теперь с ней? Да не об этом речь идет. Те, кто бывал в городе и видел поезд, рассказывал нам, малышне, что это огромное железное чудовище, словно дракон. Оно едет и дымит, гудит, жужжит, и под ногами у него искры. Говорили нам, что он такой длинный, что словно речка уходит за горизонт. На ходу он горит, рассказывали. Я этот поезд представлял таким жутким.