— Да лучше б я пожар тушил! — воскликнул Бобылев.
Журавлев проигнорировал обоих и стал одеваться, быстро и аккуратно застегивая все пуговицы, недовольный Бобылев взял свою одежду вслед за ним.
— Возьмите меня с собой, я тоже могу тушить пожары, я, может быть, побольше вашего умею это делать.
Журавлев погрозил мне пальцем.
— Смотрите в оба, это могут быть его разбойники, — сказал он и вышел.
— Сгорите дотла все, — сказал я Бобылеву, когда он остался со мной наедине, он поежился.
Полыхало всю ночь. К рассвету, когда основной огонь был потушен, я узнал, что сгорело почти полностью два дома, три бани, сарай. Погибло два человека, многие были повреждены. Именно при одном из сгоревших домов мои сторожевые кумачи оставили своих лошадей. Кобыла Журавлева обгорела больше всего, у нее обожглась морда, передние копыта, она беспокойно ерзала по новому стойлу и не могла успокоиться. Я слышал выстрел наутро, и был уверен, что Журавлев решил прекратить ее агонию.
Не прошло и года, а я второй раз видел лошадей в огне, в тот раз погиб Сабир. Теперь мне виделось это дурным знаком, но не для меня, а для всех них.
Когда Журавлев сказал своим подчиненным смотреть в оба, я понадеялся, что это действительно мои соколики пришли за мной, но быстро отбросил этот вариант. Они бы знали, что мне не понравился поджог мирного дома. Журавлев лично сам опрашивал всех жителей, и выяснилось, что дом поджег один одинокий дед, он то ли был пьяный, то ли хотел лишить себя и окружающих жизней. В любом случае, пошел слух, что в него вселился черт, и я стал смотреть на всех тех, кто заходил в мою комнату, с таким самоуверенным видом, что ни у кого не возникало сомнений, что с бесами люди связались благодаря мне.
Макар не приходил, видимо, проглядел меня или думал, что моя пропажа связана скорее с разбойниками, с которыми я вел переговоры. У меня оставалось не так много времени, чтобы выпутаться до того, как меня доведут до Омска, но множество возможностей. Я мог использовать свою хитрость, ловкость, свой длинный болтливый язык, свою славу убийцы и колдуна, свою удачу, которая всегда следовала бок о бок со мной по жизни. Бобылев и Борисов ничего не представляли из себя, Журавлев был сложнее, вроде бы простой сам по себе, деликатно воспитанный, но все-таки твердый и не совсем мне понятный. Но и с честным человеком я мог справиться, и с сильным, и даже с самым внимательным. Слишком я был хорош, когтист, зубаст, изворотлив, никому не под силу. Историю о том, как я облапошил этих кумачей, мои сыновья и дочка еще будут рассказывать своим внукам, а я — на наших лихих попойках.
Несколько дней мы просидели в этом доме, Журавлев ждал, пока нога Бобылева немного окрепнет. Перед выходом хозяин пожаловался, что у него пропал нож, это было, конечно, моих рук дело, я скрывать не стал. Он был не настолько острым, чтобы я успел им разрезать веревки и собирался использовать его по пути, но сильно не рассчитывал, что мою кражу не обнаружат. Журавлев посмотрел на меня с осуждением, даже с совершенно непонятно откуда взявшимся разочарованием, когда вынимал его у меня из внутреннего кармана.
— Стыдно должно быть, — сказал он, будто бы не говорил с человеком, забравшим множество жизней. — Но и моя ошибка в этом есть: я почему-то совершенно забыл вас обыскать.
Это действительно была его оплошность, Журавлеву крупно повезло, что у меня нож был только в сапоге, обычно при мне была не одна вещь, которой я мог убивать.
— Обыщи, но смотри береги руки, за пазухой у меня железный капкан на медведя.
Было зябко, он оставил меня лишь в тонкой рубахе и нижних штанах, я стоял и перебирал голыми ногами по холодному полу. К его чести, долго он меня не морозил, внимательно ощупал каждое мое ребрышко, а потом быстро велел одеваться.
— По пути вы мне расскажете о вашей разбойничьей ставке и образе жизни, — говорил он, вытаскивая различные мелочи из моего тулупа, я многое там хранил. Иногда мне нравились какие-то вещички, и я их собирал, там была красивая блестящая пуговица от кителя, столовая ложечка, камушек, похожий на янтарь, деревянный крестик, интересная горошинка в форме сердца. Все это я приобрел, пока вел переговоры с теми разбойниками и по пути к ним.
— Ну ты слушай внимательно, а я врать буду.
Журавлева вдруг что-то заинтересовало среди моих вещей.
— А это что?
Он развернулся ко мне, в руках он держал мою сороку, оберегающую меня в детстве и теперь. Отчего-то я совсем про нее забыл в последние дни, а ведь с ней всегда было спокойнее на душе, видно, я несильно переживал от этой ситуации.
— Это мое, — меня вдруг разозлило, что он трогает мою сороку, остальные вещички, конечно, тоже было жалко, но эту особенно. — Я сам ее сделал.