— Правда? У вас большой талант. На шее у нее золотой трезубец, а в глазницах, если я не ошибаюсь, настоящий рубин?
— Да ты посмотри какой умник. Глазки у нее как рябина.
— Почему трезубец?
— Потому что она владычица небесная и земная, и так понятно, а что еще и морская — нужно было подчеркнуть.
— Интересно, — Журавлев рассматривал ее внимательно, она казалась ему диковинкой. — Я должен буду изъять вашу поделку вместе с остальными вещами для временного хранения. Не беспокойтесь, я буду обращаться с вещью бережно.
— Разве моя игрушка может кому-нибудь навредить? А говоришь, что это я вор.
Журавлев проигнорировал мои слова, он увлеченно рассматривал на мою птичку со всех сторон, а потом достал чистый платок, аккуратно ее завернул и укрыл во внутреннем кармане своей шинели.
Глава 4. Вещественное доказательство
То, что Иван — талантливый человек, было очевидно. Не имея возможности происхождением получить образование в связи со своим крестьянским, он довольно хорошо говорил, и несмотря на кривляния, казался умным молодым человеком. Свой талант он использовал во вред, в этом состояла его основная трагедия, и тем не менее нельзя было не признать, что получить славу грозы Омской области в возрасте без малого двадцати четырех лет было впечатляюще. Если бы Иван родился и рос в справедливом обществе, вероятно, он не пошел бы по этой кривой дорожке и использовал свои таланты для созидания, а не разрушения. Эта птица, вырезанная из дерева, была тому подтверждением. Она поражала не сколько аляповатостью вставки украшения из драгоценного металла и камня, сколько искусностью выполнения. Казалось очевидным, что это именно сорока, а не ворона или галка, и это было удивительным.
— Я говорю, что ты — вор, собака красная.
Своим грубым замечанием он застал меня врасплох.
— Что?
Иван и раньше вел себя неприветливо, но оскорбления его были преимущественно косвенными, видимо, я его разозлил. Он смотрел исподлобья и чуть кривился, будто собирался на меня напасть.
— Украл мою птичку с рубиновыми глазами. Это потому, что камни кумачовые, как твои флаги, иль потому, что драгоценные?
— Прошу вас, это низко. Я был бы рад не забирать ваши вещи, как и рад был бы тому, если бы мне вовсе не пришлось вас вести на суд, но обстоятельства диктуют мне временно изъять ваши вещи.
— Временно? А ты, что ль, вернуть собираешься их мне? Закопать вместе со мной в расстрельной яме?
Его колкое замечание было справедливым, мне не стоило говорить слово «временно», потому что оно бередило рану от осознания цели нашего пути.
— Я не могу знать решение суда. Иван, я не веду вас на казнь, я веду вас на суд.
— Ой, не прячься за словами. Ты производил на меня впечатление смелого и честного человека, а коль прикрываешься от правды, выходит, это вовсе не так.
— Я не лгу вам и не юлю. Мы с вами можем лишь предполагать вердикт суда, но как поступить справедливо, решать придется не нам. Я стараюсь отстраниться от оценочных суждений, и несмотря на то, что исход кажется очевидным, на деле все может оказаться вовсе не так. Я лишь знаю, что процесс над вами должен стать показательным, возможно, не только для Омской области, но и для всей Сибири, где до сих пор много действующих анархических банд.
— Показательный суд для устрашения других разбойников? Какая честь, но исход еще очевиднее, — он махнул рукой, будто бы эта тема перестала ему быть интересной. — Все равно ты вор.
— Но почему?
— Украл мою землю, понатыкал в нее кровавых флагов, заменил заголовки в наших газетах кричащими лозунгами, поставил иную власть.
— Вы не правы. Это было коллективное решение большинства, если бы нас не поддерживало население в том числе и из ваших земель, власть бы не устоялась.
— Люди просто устали от войны. У меня вот полно сил, буду еще гнать, вас, воров проклятых.
Иван был явно не в настроении, вероятно, из-за своей птицы, потому что он все поглядывал на мой карман, куда я ее убрал, поэтому я решил не продолжать беседу.
Некоторую часть нашего пути мы вынуждены были пройти пешком. Идти по снегу было трудно, он мочил ноги, замедлял шаг. Мои товарищи были недовольны, у Дмитрия все еще побаливала нога, Федор в целом смотрел на жизнь в мрачных красках и много жаловался. Я старался их подбодрить, говоря о том, что трудности закаляют, хотя мне самому было непривычно идти по лесу, несмотря на то, что я не был в походах новичком; пройдя гражданскую войну от начала до конца, я побывал в разных местах, городские скользкие дороги мне были привычнее. Мой пленник же казался равнодушным к непогоде, он ловко шел по сугробам и все оглядывался по сторонам. Вероятно, он искал шанс спастись, и его желание было мне совершенно понятным. Сейчас у него не было ничего, кроме надежды.