— Мама, ты здесь самая красивая! — говорил Ванюша, рассматривая ее. Потом поворачивался к Наде и говорил ей: — И ты тоже очень!
Наде с ее больной спиной было приятно услышать такое даже от племянника, настроение у нее улучшилось. Она Ваню не слишком любила, но всякий раз переставала на него злиться, когда он говорил ей комплименты. Ваня этим пользовался.
После окончания четвертого класса школы Ваня продолжил бегать в Крылатово к своим приятелям. Более того, они научили его интересу к девочкам. Однажды к нам пожаловал дед-ремесленник, обучавший Толика и Ваню резьбе, с жалобой, что мой сын лез с поцелуями к его внучке, и просил, чтобы я больше не пускала Ваню в их дом. Кроме того, что от Ваниного поступка все было стыдно, это было нехорошо еще тем, что мы думали сватать Толика этой девочке, и такое поведение могло расстроить помолвку. Когда Толик об этом узнал, он лег на кровать и пролежал два дня не вставая, а с Ванюшей потом вовсе перестал разговаривать.
Кроме того, Ванька однажды пришел с обожженной раскрасневшейся щекой, которая, славу Богу, зажила бесследно. После долгих расспросов я выяснила, что он подглядывал за женщинами в бане, за что был ошпарен из ковшика.
Подрастая еще больше, Ваня стал уходить в леса. Сначала он пропускал обед, потом стал не возвращаться дольше положенного. Я ругала его, а он мои слова пропускал мимо ушей и все говорил:
— Я лес просто поизучаю, мне только это нужно. Как же так, вокруг леса́, а я всех на свете дорог не знаю. Не на всяком дереве побывал, не все овраги облазал.
Ваня в самом деле становился ловким, вертким, не было щели, в которую бы он не пролез, и не было ни одного непокоренного им дерева, словно это рос не мальчик, а кот. Но даже несмотря на его способности, я не могла быть каждый раз уверена, что он вернется из леса, а никого, кроме Вани, у меня не было. После моего позора меня замуж никто не звал, поэтому я знала, что, кроме Вани, у меня никого и не появится. Потерять его было страшно.
И все-таки не только моя ругань, но и мои слезы не подействовали, и, хотя Ваня старался меня утешить и успокоить, говоря, что все будет хорошо, он не сделал ничего чтобы как-то изменить свое поведение. Он жалел меня, обнимал и старался принести мне из леса ягод или цветов, но продолжал уходить. Однажды он даже взял гулять меня в лес, чтобы показать, что его так там увлекает. Оказалось, что по дороге в город не так далеко от нас в лесу есть родник, который я не только никогда не видела, но и не слышала о нем. Ваня укрепил его по бокам камнями и показал мне на них целое представление. Он перепрыгивал с одного валуна на другой, ловко жонглируя мелкими камушками. Я спрашивала, откуда у него появилась такая веселая идея, а он стал вспоминать, как мы ходили с ним на ярмарку в город, где скоморохи и циркачи устраивали соревнования. Мне запомнился тогда яркий вкус карамели, запах костров, галдеж столпившегося народа и маленькая Ванина ручка в моей, и я не думала, что он тоже что-то запомнил. В тот вечер он меня все спрашивал, как у канатоходца так ловко получается держаться на высоте, а теперь над этим ручьем я увидела прилаженное тоненькое деревце, по которому он наверняка ходил.
Еще однажды Ваня прибежал просить у меня молока. Оказалось, что он в лесу нашел медвежонка, и я испугалась вдвойне: во-первых, я не могла быть уверена, что он не отбился от матери, которая могла его искать, а во-вторых, это означало, что Ваня мог забраться так глубоко в лес, что встретил медведя, обычно они не появлялись так близко с деревней. По пути к месту находки я долго пыталась объяснить ему, что он не может заботиться о медвежонке, но, когда увидела звереныша, не смогла сдержаться и отдала Ване кувшинчик с молоком. С тех пор Ваня выпрашивал его почти каждый день, и мне приходилось отдавать его тайно. В деревню Ваня не водил своего медвежонка, потому что знал, что тут могут его забить, но где он оставлял его на ночь, я не понимала. Я все говорила, что он когда-нибудь вырастит большим медведем и станет опасным, но Ваня уверял, что после зимней спячки медведь не узнает своего спасителя и будет обходиться уже без него. Он назвал его Уильям, в честь какого-то англичанина, про которого услышал в городе, но я называла медведя Улей. Потом оказалось, что Ваня показал этого медвежонка Матвею с Толиком, и те оба держали Ванину тайну, на фоне которой они сблизились. К концу лета слухи о Ванином медведи расползлись по деревне, он их не опровергал, но никому, кроме меня, из взрослых не показывал своего зверя.