— Ловко, — сказал я, стараясь, чтобы мой тон не выдавал излишнюю похвалу.
Я долго думал, прежде чем выдать наиболее оптимальное решение.
— Мы отправимся обратно по нашим следам к охотничьему домику. Это наиболее безопасный для нас путь в наступающей темноте.
Лица Дмитрия и Федора выражали усталость и недовольство, однако я рассудил, что в глубине души они были рады такому решению. Учитывая их осторожность, они должны были понять, что это наиболее безопасный вариант сейчас. Поворачивая назад, Федор толкнул плечом Ивана, что тот даже пошатнулся. На удивление он ничего не сказал, лишь зло посмотрел ему в спину. Мне стало немного не по себе, когда я вел его на веревке за собой, должно быть, и мой затылок награждал такой взгляд.
Я сказал Ивану:
— Надеюсь, что на сегодня фокусы закончились и вы довольны, что благодаря вам мы потеряли целый день.
— Благодаря тебе. Ведь это твое решение было не слушаться меня и идти к болотам, а затем не верить, что я через мины проведу. Дело хозяйское, я не спорю.
— Да. И моим решением было послушать вашего совета и в какой-то момент отправиться по вашим маршрутам. Свою вину отрицать я не буду.
Мы старались идти быстрее, обгоняя сумерки. Снегопада не было, ветра тоже, наши следы не успело замести. Однако путь был трудным из-за спешки: Иван специально старался идти медленнее, и мне приходилось быть жестче и тянуть его за веревку, когда он особенно расслаблялся. Сзади меня слышались оскорбления, он желал мне смерти и называл собакой, но я старался убедить себя, что слова от человека в его ситуации не должны задевать мою гордость.
Подход к охотничьему домику мы вновь проделывали в темноте. Но в этот раз оказалось легче, не только из-за свежести следов, но и потому, что по мере приближения мы увидели свет. Кто-то зажег лампу в одном из окон, и это могло быть как хорошим, так и плохим знаком.
— Коль там моя жена, то она вам горлышки перережет до того, как вы успеете вскинуть винтовки, — злословил Иван.
— А если там не такой святой человек, как товарищ Журавлев, то тебя пристрелят на месте тут же, после того как ты откроешь свой поганый рот, — отвечал ему Федор.
— Еще раз попрошу не называть меня святым.
Мне пришлось передать Ивана своим товарищам, чтобы первым пойти постучаться в дом. Нам открыл лесник, который тут же впустил нас в дом, увидев красные звезды на форме. Я поблагодарил его за предоставленный ночлег в эти две ночи и рассказал ему, что мы конвоируем преступника на суд.
— Не абы кого, а Ваньку Сороку, — тут же объявил себя Иван, с интересом смотря на лесника. Тот отвел взгляд, и я велел отвести Ивана в другую комнату. Легкие подозрения о сочувствии земляку я мог предположить, но в верности советской власти сомнений этот человек не вызывал. Он долго рассказывал, как воевал в гражданскую войну, пока его не подкосило ранение, и пообещал нас сопроводить завтра безопасным путем.
На рассвете мы поднялись в путь. Лесник вновь повел нас к болотам, но показал тропу между ними. В дороге он стал молчаливым, видимо, все силы свои отдавал пути, а Иван, видно, заскучал, потому что не мог придумать никакого коварства на этой дороге, оттого разговорился.
— Жена моя — самая замечательная, тебе такая жена и присниться не могла б. Ты, по всей видимости, идеалист, поэтому до сих пор и не женат, что не встретил женщину столь прекрасную, как моя Варя. Ногти ее — из жемчуга, кожа ее — в масле лепилась, волосы ее — впитали запахи всех ночных цветов. Сама она — колдунья, может обращаться зверем, впрочем, дьявольского в ней ничего нет, ведь она мать прекрасных детей. Старший мой родился похожим на ангела, я таких младенцев только на фресках в церкви видал. Еще и до школы не дорос, а уже жутко серьезный мальчик. Руки у него цепкие да сильные, будто и не мало дитя он вовсе. Дочка моя — вся в меня, даже родилась в том же месяце. Взгляд у нее пронзительный, голова и руки быстрые, характер упорный да кусачий. Вырастет чернокудрой красавицей. Младший мой сынок — еще ползунок, но уже видно, что глазки у него умные, хотя и года ему нет. Вырастет и станет писателем или будет изучать законы физики. Лучшие дети на во всем белом свете, тебе про таких никогда и не сказывали. А мать моя знаешь какая хорошая женщина? Нет, не знаешь, представь себе всю человеческую доброту в одном месте, так вот столько же хранится у нее в сердце. Твои холуи говорят, будто ты святой, а увидели бы мою мать — так креститься бы тут же начали.