Несколько секунд стояла оглушающая тишина, а потом послышалось птичье пение с дерева с почти таким же ритмом, что свистел Иван. Это происшествие воздействовало на меня, я не смог смотреть на тело Ивана в снегу, я отвернулся в сторону, и отчего-то мне страшно захотело перекреститься, хотя я не сомневался в своих атеистических взглядах. Мое тело одеревенело, я стоял и смотрел на чистый снег рядом, ожидая, когда снова возьму контроль над собой.
Тот страшный миг, когда Иван поймет, что он не Божий любимчик, так и не случился. Никто прилюдно не будет смотреть на его унижения, не будет мучить его плоть. Жизнь победила смерть, мое чувство долга и линию центра, его витальность взяла верх надо мной. Для самого себя Иван остался бессмертным. Конечно, я не мог его отпустить, это означало бы не просто предательство, я бы подписал еще десятки человек на смерть от рук Ивана. Такие люди безусловно должны быть уничтожены. Может быть, просто не так беспощадно.
Сзади послышались торопливые шаги. Дмитрий все-таки не был настолько труслив, чтобы не среагировать на выстрел, я это отметил. Его приближение дало мне силы, было бы жестоко оставлять его в неведении и продолжать загадочно стоять после выстрела. Скованность меня отпустила, я без лишнего напряжения повернулся в сторону Дмитрия и поднял руку вверх.
— Все хорошо, — заверил его я.
Дмитрий неловко проваливался в снег и чертыхался себе под нос, оказалось, что здесь идти было сложно. По пути к этому месту я видел легкий шаг Ивана, но совершенно не помнил, как шел сам. Дмитрий добрался до меня и остановился, с недоверием глядя на Ивана, будто бы тот мог представлять для него еще какую-то опасность.
— Преступник был застрелен при попытке к бегству.
Дмитрий провел взглядом то короткое расстояние между мной и Иваном, веревка туго была натянута между нами, он будто бы не поверил моим словам. Я мог бы придумать стройную теорию о том, как все произошло, но не видел в этом необходимости, поэтому продолжил смотреть на Дмитрия, пока он сам не отвернулся.
— Зря только мучились с ним, теперь уже обидно, что не довезли всего ничего, — растерянно сказал Дмитрий. Я отвязал веревку и нагнулся к Ивану.
— Товарищ Бобылев, вы должны оказать мне содействие в транспортировке тела.
Я перевернул Ивана на спину, взгляд замер на его лице. Он был юным и красивым, теперь и не скажешь, что бандит. Скорее поэт или, может быть, пианист, вышедший на охоту в лес в теплом тулупе. Глаза его были распахнуты, а рот приоткрыт, лицо казалось скорее мечтательным, чем удивленным, злым или испуганным. Значит, он все-таки не понял. Я взял его под руки, а Дмитрий за ноги.
— И мы что теперь, повезем его тело в поезде как доказательство для начальства?
— Начальству достаточно будет нашего рапорта.
— Тогда куда мы его несем?
А действительно, это был хороший вопрос, я не решил его заранее. Впрочем, и вся идея не была спонтанной, но все-таки довольно смутной.
— Не оставлять же его здесь посреди леса.
— Ну да, — сказал Дмитрий, очевидно соглашаясь со мной для проформы. Ему неохота было помогать нести тело, он бы оставил. Но Дмитрий больше не выразил свое недовольство, он притих.
Дорога до повозки оказалась будто бы куда дольше, чем тот путь, что мы проделали с Иваном. Я нес теперь тяжелую ношу, поэтому в этом не было ничего удивительного, но меня поражало и то, что я словно до этого не видел леса вокруг себя, хотя очевидно, что мы шли именно тут, на снегу остались наши следы.
Мы дошли до повозки и под молчаливым взглядом нашего извозчика погрузили его туда. Незаметно я вложил ему в руки деньги.
— Я прошу оказать содействие в захоронении тела.
Более я ничего сообщать не хотел, но Дмитрий, видимо, посчитал, что излишнее укрывательство информации может оказаться бесчеловечным.
— Пытался сбежать, — пояснил он извозчику.
Пока повозка подготавливалась к отбытию, я стоял рядом, заложив руки за спину, и смотрел на мечтательное лицо Ивана. Он будто бы вскинул взгляд в небо и воображал, как захватит туманную Англию или обернется пестрой птицей. Выражение лица было таким ярким, что можно было совсем не замечать окровавленный лоб.
Затем лошадь тронулась, и мы еще некоторое время смотрели им вслед. И тут я неожиданно вспомнил о деревянной сороке с рубиновыми глазами у меня в кармане. Мы вели с Иваном мрачный разговор о том, верну ли я ее ему после смерти. Я бы мог еще окликнуть извозчика и положить его птицу ему за пазуху, но мне вдруг страшно не захотелось расставаться с ней. Это было бесчестно с моей стороны, даже эгоистично, но я решил сохранить себе память об этом.