К концу месяца резко захолодало, подморозило, сильный, порывистый ветер гонял по опустевшим, большей частью неубранным полям поземку. Снега пока было мало, и ветрище продирал до костей, немцы в своих мышиных шинелях начали мерзнуть.
-Это вам не в Европах в шинелишках, здеся генерал самый наиважный имеется, по фамилии Мороз, а зима-те студёная будет, все приметы про то ещё с конца августа говорили, да и кости крутють ого как, - дед Ефим, почти не слезавший с печки, много раз порадовался, что не стали перед войной возводить новую хату, в старой-то места было мало, вот и не селились к ним немцы.
А в просторных хатах, почти везде в передней горнице жили немцы, хозяева же ютились в печных закутках.
Стеша, плюнув на все, оставила свою хату и перебралась к Марье Ефимовне с ребятишками. -Пусть хоть спалят её вместе с собой! - она отлупила мокрым полотенцем повара-немца, который попытался её облапать, и убежала в одном платье к Крутовым. Два дня тряслась, боясь, что немцы её расстреляют, но Ганс, так звали немца, только смеялся и, так как никто не видел его конфуза, начал постоянно ходить к Крутовым.
Его визиты принесли пользу - когда Гущев завалился без стука в хату, с порога заорав: -Ну, что, падлы... - Ганс мгновенно схватил того за шиворот и, пнув под зад, спустил с порога.
-Стьеша, дизе плокой шеловек! Ганс нихт пускат!
А в средине ноября полицаи и немцы пошли по хатам, выгоняя всех к правлению... ежившиеся на промозглом ветру, жители ждали, для чего их согнали, наконец немцы вышли к народу, среди них были новые лица - лощеный высокий сухой немец в черной эсэсовской форме и полный пожилой, гражданский.
-Ох, ты, батюшки, Карл Иваныч! - воскликнул, не сдержавшись, дед Ефим.
Гражданский вгляделся в деда: -Ефим, ты? Жив, курилка?
- Да, Карл Иванович, живой!
Вмешался эсэсовец:
-Господин Краузе - ваш хозяин вернулся! Малейшее неповиновение его указаниям и саботаж будут жестоко наказаны, плетьми, карцером, вплоть до расстрела.
-С завтрашнего дня всем жителям приступить к уборке и расчистке имения, от этого освобождаются только совсем маленькие или старые люди, по разрешению старосты Бунчука.
-Еремец и Гущев при этих словах скривились, в деревне уже знали, что между ними идёт грызня за место старосты.
-Предупреждаю, что в случае оказания сопротивления, будет иметь место публичная казнь, как это уже произошла в Раднево.
- Народ замер, эсэссовец замолчал, заговорил Карл Иванович: -Зовите меня Карл Иоганович. Кто постарше, меня должен помнить, хочу сказать - будете добросовестно арбайтен, работать, будете сыты!
Вот на таком завершении и разошлись. Вскоре по хатам пошли полицаи, предупреждая о выходе на работу, учитывая всех.
Дед Ефим сказал своей Мане: -Смотри, как всё повернулось, наших только два месяца нет, а уже хозяин прежний вернулся. А ведь у чёрной форме яго старший сынок, жастокий гад. Тогда уже мучил кошак и собак, сейчас, вот, на людишек перакинулся, бяяда. А младшенький добрым рос, поди тожеть...
В сенцах послышался топот ног: ввалились два немца, настороженно осмотрели хату и только потом за ними вошел Краузе: -Хочу по старой памяти с тобой поговорить, Ефимка.
-Да, проходитя Карл Ива.., тьфу, Ёганович.
-Ну, рассказывай, как тут жили поживали?
-А по-всякому, довялось и голодувать у тридцать третем, у колхозы, можна сказать, загоняли, потом нямного вздохнули, получшало, а тут война... много чаго было.
-Никодим-то где, Крутов?
-А пропал, вот недавно - поехал на лисапете своём у дальний лес, у грибы и... можа и под бомбежку попал, хто знаеть?
- А семья его, Ульяна всё такая же видная?
-Ульяна... почитай, годов чатырнадцать как Бунчук застрелил, Родя на хронте, сноху-от шальной пулей убило, два унука только и осталося... - и по какому-то наитию дед Ефим добавил, - Бунчук, вот, всё грозится им, старший унук - чистый Никодим уродился, от он и бесится, а чаго ж дитё сиротское цаплять?
-С кем же унуки?
-С Ефимовной живуть, у ей тожа горя много, два сына погибли, а третий, младший, кажуть, без вести.., бяяяда кругом.
Краузе долго и подробно выспрашивал про всех жителей, кого помнил и знал. Баба Маня вытащила из печи чугунок - по хате поплыл медвянный запах липы и ещё каких-то трав.
-О, вспоминаю-вспоминаю твои сборы, Марья, а медок где же?
- А медку, звиняй, нету, выгребли все ещё в конце октября - Бунчук постарался, боюся, пчелы погибнут за зиму. А можа и к лучшаму, все одно нечем их подкармливать по вясне, сахару нету.
-Я тебя весной в хозяйстве опять пасечником поставлю, все эти годы помнил вкус мёда с родных лугов собранного.
И потянулись утром работяги в имение Краузе, мужики вставляли стекла, ремонтировали и настилали заново пол, бабы отмывали и очищали комнаты от многолетнего мусора, ребятишки собирали и уносили мусор из комнат, все старались, нет, не из-за Краузе и угроз его старшего сыночка - Фридриха. А из-за того, что сильно захолодало, и всем хотелось чтобы была небольшая, но защита от пронзительного ветра.
Краузе постоянно наезжал, претензий к деревенским не предъявлял, только обеспокоенно хмурился... Потом, всех срочно бросили на уборку и ремонт старого коровника. Окна и большие дыры забили досками, на земляной пол положили старые, более-менее пригодные доски и стали сколачивать двухэтажные нары, тут и прошел слух - пленных пригонят.
Немцы торопили мужиков, а те старались хоть как-то получше заделать дыры в стенах и полу. Наконец, нары были сделаны, в коровнике поставили три буржуйки, одна в средине и две по краям коровника, и деревенские стали ждать пленных.
- Через пару дней, когда народ уже привычно приступил к работе - три комнаты приобрели жилой вид, во дворе послышался шум моторов, раздались лающие команды, какой-то шум... Поскольку к окнам подходить категорически запрещалось, самый зоркий из пацанов, четырнадцатилетний Гришук Стецюк потихоньку поглядывая в окно, на расстоянии метров двадцать от стекол, говорил: -Наши, все кой-как одеты, худые, умученные, еле шевелятся... построились, теперь их в коровник погнали.., дверь закрыли, два немца ходят вокруг, остальные идут сюда...
Когда оба Краузе вошли, все деловито работали. Фридрих, кривя губы не утерпел: -Плохо работаете, совсем никакой отдачи, за что только вас фатер кормит?
Фатер с первого дня распорядился поставить двух женщин покрупнее на приготовление пищи для работающих, Стеша и Марфа Лисова варили немудрящий суп, к обеду также привозили тяжелый, клейкий как замазка хлеб, но люди, намерзшись, были рады горячему вареву, а хлебную пайку, двести пятьдесят граммов многие прятали подальше и уносили домой, детям.