- Завтра с вами начнут работать пленные, выберите двух самых крепких помощников для печника - таскать кирпичи, делать раствор, подносить инструменты. С пленными не разговаривать, ничего им не передавать, поймаем кого - двадцать плетей для первого раза.
. Утром начали работать пленные, и деревенские с жалостью, а бабы со слезами смотрели на изможденных, полуживых красноармейцев, которые мерзли в своих драных обносках.
Печником же оказался худющий, высокий, весь как бы серый, мужчина. Казалось, налети сейчас ветер посильнее, и его закрутит как щепку и унесет вдаль. Старый Краузе, приехав днем, как всегда прошелся по всем местам, где работали люди, постоял, посмотрел на пленных, сплюнул, подозвал к себе деда Ефима, которому по старой памяти доверял, и велел:
-Скажи поварихам, пусть варят похлебку на всех вместе и дают этим доходягам по две миски, а я подумаю, во что их одеть, морозы крепчают, замерзнут ведь. Ты, Ефим, сильно не распространяйся, молчком все делай, Фридрих, он хоть и сын, но не надо ему нюансы знать.
-Карл Иваныч, ты прости старика, а где жа младшой твой? Павлушка?
-Пауль? О, Пауль, он у меня очень умный, закончил университет и теперь в самом Берлине служит, за два года гросс карьеру сделал. Скажи-ка, а вот тот лесничий, что прозвали Леший, он где? Не расстреляли его коммунисты?
-Да не, у дальнем лесе так и живёть.
-Хотел бы я его увидеть.
-Може и заявится когда. Он же лешак настоящий, редко когда из своей берлоги выбирается.
ГЛАВА 3.
Печник быстро утомлялся, часто присаживался, надрывно кашлял, дело двигалось медленно. Мороз крепчал, декабрь начался лютый... А шестого декабря, Ефим, неплохо понимавший немецкий язык, случайно услышал разговор двух продрогших, замотанных в бабьи платки, часовых.
Те ругались на рус мороз, кальт, и радовались, что не попали сейчас в мясорубку под Москвой. -Оказалось, что рус Иван перестал отступать и немцам наподдали.
Ефим на цыпочках, радостно крестясь, зашел в барский дом и налетел на злющего Фридриха. -Почему ты крестишься и радуешься? - вкрадчиво спросил он деда.
-Так, праздник же у нас, - прикинулся дурачком дед.
- Какой же?
-Так, князя Александра Невского и великомученицы Катерины завтрева, я ж, чай, православный, все праздники по церковному и блюду, вот скоро, девятнадцатого, совсем большой праздник - Никола Зимний, Чудотворец, а на Николу всегда морозы бывают.
- А то сейчас их нет, - поёжился одетый в теплую шинель на меху и все равно мёрзнущий Фридрих, - иди дед.
-Слышь-ка, печник, тебя звать-то как?
-Александр!
-Как раз, как раз, праздник нонче, тезку твоего, Александра Невского поминают, - закивал головой дед и оглянувшись чуть слышно сказал, - не реагировай! Не ори, молчи, я буду на тебя ворчать, погромче, а ты слушай. - И дед, повысив голос, начал: - Вот, совсем дело плохо движется, что я хозяину скажу, впору кажин день замерять твою работу, - и тихо добавил, - слышь-ка, наши хрицу под Москвой прикурить дали, отступили они. А и замерю, штоба за неделю доложил верх, неча морозить хоромины!
У печника выпал из рук мастерок. -Врёшь? - наклоняясь за ним, спросил печник.
-Тю, дурень, у меня самого сын и внук незнамо где...
- Ладно, дед, я постараюсь доложить, - проскрипел пленный, услышав шаги.
Дед важно задрал бороденку, пошел дальше, на кухне шепнул пару слов Стеше, и постоянно насупленная, неразговорчивая Стеша, оглянувшись, расцеловала деда в обе щеки.
-Будет и на нашей улице праздник!
А вечером к Крутовым, как часто бывало, заглянул Ганс. Немцы привыкли, что он постоянно бывает у них и не обращали внимания, да что могут сделать бравому немецкому солдату две бабенки и два ребенка?
Ганс как-то печально вздохнул: - Гроссмутти, Стьеша, русс зольдатен пуф-пуф. Дойч зольдатен филе капут. Москау нихт, дойч зольдатен, отстюплени, - еле выговорил он мудреное слово.
-Врёшь? - спросила Стешка.
Найн, найн, - замахал руками Ганс, - не врьёш.
И наутро вся деревня знала, что немцам дали по зубам под Москвой. Бунчук, нажравшись с горя самогонки, проболтался при Агашке, а та и разнесла по деревне. Люди, зная её неуёмную страсть к сплетням, ничего не говорили ей в ответ, только у многих после её ухода светлели лица.
Мороз лютовал, мерзли люди, мерзли птицы и особенно мерзли немцы - замотанные до самых глаз в платки, одевавшие под свои серые шинели ватники и душегрейки, отобранные у деревенских, они напоминали пугало. Краузе разрешил оставаться на ночь живущим на дальнем от усадьбы конце деревни, в двух уже отремонтированных, пока без мебели, комнатах. Печник доделывал вторую печь, первая успешно топилась, и люди, сбившись в кучки, сидели, тихонько переговариваясь, многие уже дремали,а печник все работал, замазывая глиной последние швы.
Никто не заводил разговор о своих родимых, больше говорили о морозах, что даже для России казались небывало лютыми. -Намедни вот, воробья нашла на дороге, замерзшего, - сказал Кириллиха, живущая в самой дальней хате. Да, лютует генерал Мороз, а впереди ещё Рожественские и Крещенские морозы.
В усадьбе время от времени слышался треск - трещали от мороза бревна, но люди, привыкшие к треску автоматных очередей, мало обращали на это внимание. Постепенно все угомонились: спали беспокойным сном измученные женщины и ребятишки, пожилые мужики, спал прислонившись к углу печки пленный печник, только пара пожилых женщин тихонько перешептываясь и стараясь никого не потревожить, потихоньку подкладывали в печку всякие сучки и доски, не давая огню потухнуть.
А за многие сотни километров от них рвали себе жилы, напрягаясь изо всех сил, солдаты, не пустившие фашистов дальше. И выходили из окружения разбитые,обмороженные, но не сломленные сыны своей огромной страны, и был среди них младший сержант Павел Трещук, ничего не знавший о своих двух старших братьях, служивших в Западном округе, и матери, оставшейся в оккупации. И не ведала Марья Ефимовна, что жив её младшенький, только изболевшееся сердце верило и надеялось, что хоть один из троих жив!
- Числа пятнадцатого за ней пришел Еремец, светивший желто-синим фингалом: -Ефимовна, в комендатуру тебя вызывают.
-Зачем это?
-Не положено мне говорить, айда быстрее, Шомберг ждать не любит!