— Иван Захарович, о тебе заботятся, а ты этого понять не хочешь.
— Да что я за фигура такая, — отвечал Иван, — что вы все тянете меня к себе? Зачем я вам? Я теперь на пенсии, какая от меня польза?
— Да-а, Иван Захарович, с тобой не так просто разговаривать.
— А почему должно быть просто? Вы же с человеком дело имеете! Василий Иннокентьевич, вы обо мне заботитесь? Только честно?
— Заботимся. А как ты думал?
— Тогда не трогайте бугор, — попросил Иван и поднялся с приамбарка, давая этим понять бригадиру, что разговор окончен, что больше он его задерживать не будет.
Перед калиткой, крепко пожав бригадиру руку, Иван, довольный своим посещением, сказал:
— Сегодня обязательно встречусь с председателем!
— Смелый ты стал, Иван Захарович…
— Я всегда был смелый, — ответил Иван. — Не то, что некоторые, — тележного скрипа боятся!
— Хочешь прокатиться? — предложил Василий, когда завел свой «Урал» с коляской.
— В Бабагай ты не подбросишь, а кататься у меня времени нету, — ответил Иван, разглядывая новенький мотоцикл и удивляясь, как это Василий не жалеет своего мотоцикла для колхозной работы. Но тут он вспомнил, что собирается подарить колхозу десять тысяч… Де-сять! Мотоцикл, по сравнению с этой суммой, детская игрушка!
— До Бабагайских полей довезу, а там тебе недалеко останется. Садись, — приказал Василий.
Иван сел в коляску, но не быстро, чтоб не было видно, что легко подчинился. Пусть не думает бригадир, что Ивану можно приказать, и он все так и сделает, — нет, Ивану можно только сказать, попросить как человека.
12
Каким холодом пахнуло на Ивана, когда он, войдя в бухгалтерию, не увидел за столом Михаила Александровича. Ему даже показалось, что он зашел не в тот кабинет.
Тихон Бадейников сидел на том же месте, бросал на Ивана косые взгляды и опять был чем-то недоволен. Конечно, тем, что Иван зашел в бухгалтерию… Девчонкам вот не жалко, что Иван зашел к ним, они как будто рады Ивану, о чем-то хотят спросить… Все, как одна, бросили работу, чуть не разом сказали, что Михаил Александрович скоро придет, что Иван может подождать в бухгалтерии, и, как будто знали, предложили стул подальше от Бадейникова.
Иван поблагодарил за приглашение, сказал, что подождет на улице, и вышел.
День будничный, а Бадейников сидит за столом в праздничном костюме… С чего бы это? Не связано ли как-нибудь с тем, что начали подбираться к заимке? Надо выяснить, что за праздник у Бадейникова? Если нет никакого праздника, значит, тогда все сходиться… Да и как не сойдется, если заместителем Михаила Александровича была молоденькая девчонка с высшим образованием, а Бадейников всячески показывал: он в бухгалтерии второй, а не девчонка; даже более того, держался иногда так, будто он — первый. Это ему удавалось, потому что Михаил Александрович сидел нередко согнувшись, весь уходил в работу и от этого казался меньше ростом. Бадейников был Михаилу Александровичу до плеча, а когда сидел за столом, то почему-то казался одинакового с ним роста.
Иван ни в чем не любил просить, считал: лучше чего-то не иметь, обойтись, ведь всегда можно обойтись! Это люди придумали: обязательно им надо то-то и то-то, и если «того-то и того-то» не будет, то вроде как и жить дальше нельзя… Прекрасно можно жить! Иван тысячу раз доказал это!
А сейчас?
И сейчас то же самое! Разве Иван похож на просителя? Побольше бы таких просителей! На Татарской заимке ничего нельзя трогать не потому, что там живут Иван с Марьей, хотя и это причина тоже уважительная, а потому, что нет нигде поблизости такой красоты! Надо, чтобы человеку было куда приехать, человек не должен забывать свою поляну, по которой он бегал в детстве…
Подумаешь, скажут, одной красивой поляной на земле меньше станет!
Запахать все можно! А кому от этого польза?
Он не замечал, что на него смотрят из окон конторы сразу несколько человек. Стоял он крепко, лицом к дороге, по которой изредка проезжали или проходили люди. Вернулось хорошее настроение, и, наверное, от этого по-другому светило солнце, по-другому плыли облака над Бабагаем, оставляя за собой все больше голубых просветов, в которых, то появляясь, то исчезая, летел самолет, а звука от него все не было…
Никто, считал Иван, не в силах помешать ему сделать то, что он задумал, потому что теперь он знает о себе если не все, то почти все. Его ничем на свете не удивишь: деньги он отдаст; друг у него на земле есть; человек, который больше всех не любит Ивана, ему известен…